Сейчас Трор сидел в том самом ресторанчике, перед чашкой чая с перцем и бутербродом с горчицей, и с отвращением смотрел вокруг.
Вошедший в зал Ван, ничего не подозревая, двинулся к столу Трора, где было его любимое место, спросил разрешения и, не получив ответа, сел.
— А еще, — ни с того ни с сего вдруг заговорил его сосед, — они поставили мне памятник. — Сосед шмыгнул носом, откусил от бутерброда, на котором Ван с изумлением заметил слой горчицы в палец толщиной, и запил чаем. В тот же миг из глаз у него брызнули слезы, лицо покраснело и задергалось. Странный человечек схватил из вазочки на столе салфетку, утер глаза и нос и бросил ее под стол, где уже лежало с десяток таких же салфеток, да и меню в придачу.
— Памятник кому? — поинтересовался Ван, приступая к обеду.
— Мне!
— Простите, а вы?..
— А я — Трор. — Человечек повторил процедуру с горчицей и салфеткой. — Трор я!
— Не похоже, — усомнился Ван.
— На кого не похоже?
— На Трора. — Ван вспомнил гигантский памятник.
— Я? — Человечек вытаращил глаза. — Я не похож? На меня? — Он вдруг расхохотался, затем залпом дожевал свой бутерброд и заявил: — Не смешно.
— Простите, — сконфузился Ван, — я вовсе не хотел.
— А ограды, — перебил его человечек. — Что они понатыкали вместо моих оград? Зачем эти целующиеся ангелочки на каждом шагу? Эти жуткие завитушки? У меня там палец застрял. — Он показал Вану палец, немытый и исцарапанный.
Ван хотел заметить, что не надо было совать палец в эту самую завитушку, но не решился — слишком расстроенным выглядел собеседник.
— А этот ужасный концерт сегодня утром?! — повысил голос Трор. — Словно тысячу котов тянут за хвост, и коты, как ненормальные, вопят: «Слава Трору, Трору слава впору!»
— Ну, знаете, — возмутился Ван, который, как вы помните, играл в том самом оркестре. — Прекрасная музыка. Классика.
Трор взял чашку и стал с безразличным видом пить.
— Говорят, — продолжал горячиться Ван, — что сам Трор слушал этот марш по два-три раза в день!
Тут раздался невнятный возглас, собеседник Вана поперхнулся, закашлялся и заорал:
— Пропадите вы пропадом с вашим Трором!
Он схватил со стола салатницу, довольно увесистую, кстати, и запустил ею в Вана. Впрочем, в Вана салатница не попала, а попала в лоб одному из трех господ, входивших в зал в этот момент. «Убил», — подумал Ван в ужасе. Ничего подобного! Хотя салатница и разлетелась на куски, странный господин не обратил на это никакого внимания. Он подошел к Трору, а его спутники встали по бокам.
— Именем Трора, вы арестованы, — сказал Трору перемазанный салатом господин.
Только под вечер Ван вернулся домой. Странная сцена в ресторане произвела на него очень сильное впечатление. И дело тут было даже не в аресте несчастного, называвшего себя Трором. Просто у Вана никак не шли из головы едкие слова по поводу оркестра и его музыки. Теперь, сравнивая принесенную ветром мелодию с тем, что ему доводилось играть раньше, он приходил к выводу, что грубый человечек, поедавший горчицу, не так уж и неправ.
«Господи, — вдруг содрогнулся Ван, — ведь завтра утром…»
Завтра утром ему вновь предстояло играть «Слава Трору!». И послезавтра. И всю жизнь!
Чтобы успокоиться, он взял трубу и еще немного поиграл. Вы легко догадаетесь, что играл он в этот вечер вовсе не марш.
А как же Трор? Что стало с ним? Когда к нему подошли трое служителей порядка, Трор, разумеется, устроил в ресторанчике безобразную драку. Однако — без волшебной силы — он был вскоре побежден и доставлен в тюрьму.
Заметим, кстати, что в первоначальном Городе Трора тюрьмы не было вовсе. Это здание построили после. Не то чтобы в Городе было много преступников, нет. Горожане, спроси вы у них, зачем им тюрьма, ответили бы: «Что мы, хуже других?» Добрые эти люди стремились быть не хуже соседей — и прилагали к тому немало усилий. Это мы с вами знаем, что нельзя быть лучше всего света сразу.
Что с того? Если у жителей Города чего-то не было из того, что в изобилии водилось у соседей, они просто-напросто заявляли, что это что-то — явная глупость, владеть которою могут лишь отсталые люди… Но я опять отвлекся.
Итак, Ван сидел у окна и с грустью думал о том, что всю жизнь — подумать только, всю жизнь — играл плохую музыку и даже не знал, что есть на свете хорошая.
Он вновь поднял трубу, и над ночными улицами полилась мелодия — гордая и печальная.
Тут дверь без стука распахнулась, и в комнату вошли уже знакомые Вану три господина.
— Вы арестованы, — сказал ему господин со ссадиной на лбу и с распухшим носом.
— Позвольте, — начал было Ван, но его уже тащили вниз по лестнице к черной карете, стоявшей у подъезда.
Возница взмахнул кнутом, и карета понеслась по ночным улицам — прямо к мрачному зданию тюрьмы.
Вана долго вели по мрачным, пахнущим сыростью коридорам, мимо угрюмых часовых, пока не подвели к окованной железом двери. Один из часовых снял со своей шеи ключ на бронзовой цепочке и открыл замок. Дверь со скрипом распахнулась, и бедного Вана втолкнули в камеру.
— С новосельицем, — прозвучал из темного угла насмешливый голос.
Да-да, разумеется, это был Трор собственной персоной!
— Здравствуйте, — робко произнес Ван.
— Ого, — удивился Трор, — старый знакомый! Ну, рассказывай.
— Что тут рассказывать, — вздохнул Ван. — Я и сам не знаю, за что я сюда попал.
— Брось, — возразил Трор, — об этом говорит весь город. Ведь ты — музыкант Ван?
— Да, — удивился Ван — А как вы догадались?
— Так что же ты молчишь?! — взорвался Трор. — Ведь это ты задумал переименовать Город, взорвать тюрьму и даже написал песню, призывающую к борьбе?
— Я? — изумился Ван. — Песню я, правда, играл, но это не моя песня, ее принес ветер. А что касается бунта…
— А что за песня? — поинтересовался Трор.
— Ну вот: та-та-ра-та-ри-ти-ти…
— Ничего, — согласился с Ваном собеседник. — Все лучше, чем…
Он не договорил, но Ван понял, что имелось в виду.
— А за что арестовали вас? — поинтересовался он.
— За то, что я — Трор, — ухмыльнулся сосед.
— Но…
— Никаких «но»! — зарычал Трор. — Хватит! Или я — Трор, или быть тебе морским ежиком. Ей-ей, превращу!
— Но если вы — Трор, — возразил Ван, — то как же вы дали себя задержать?
— Очень просто. Я проснулся тут, — Трор неопределенно помахал рукой, — а моя волшебная сила дрыхнет. Да оно и к лучшему. Знаешь, — добавил он, помолчав, — я как-то изменился, пока спал. Подобрел, что ли? Шесть веков назад я злее был! А теперь вот думаю: стоит ли кого-то наказывать? Все-таки в том, что вы стали такими, есть и моя вина, а?
