В темноте светлые, прозрачные днем глаза Лауры сделались почти черными. Марк помнил, как легко они меняют цвет – от серого с легкой зеленью до нефритового и темнейшего агата. Таким непостоянством обладают глаза приморских девушек, но Лаури родилась далеко от побережья. Иногда Марку казалось, что внутри Лаури плещется собственное море, недоступное никому. И губы, скрытые сейчас маской, у нее неправильные – верхняя тоненькая, строгая, а нижняя припухлая и капризная… Мысль о губах была уже совсем лишней, и тогда Марк решился.
– Мне нужно тебе что-то сказать…
– Мне нужно тебе что-то…
Они произнесли это почти одновременно и рассмеялись. У них так часто получалось.
– Ты первая.
– Нет, давай ты.
– Хорошо. – Марк положил руки на борт корзины и замолчал. Он молчал несколько минут, так что под конец Лаура нетерпеливо ткнула его кулачком в бок:
– Ну?
– Я улетаю с Земли. На несколько месяцев, может быть, дольше.
– Ты нашел работу на Периферии?
– Не совсем. Совсем нет. Так, надо кое-кого проведать…
– Всё у вас, серых братьев, какие-то тайны. Марк резко обернулся, но Лаура уже потупила глаза:
– Извини. Старая привычка.
«Если бы ты знала… Если бы я мог сказать», – подумал Марк. Но сказать он, конечно, не мог, и потому быстро спросил:
– А что у тебя?
Лаура, не поднимая головы, ковыряла многострадальную корзину.
– Давай уже, колись.
– А я тоже, может быть, уезжаю.
– Да ну? Напросилась-таки в экспедицию? Отец отпускает?
Лаура, специализировавшаяся на нейробиологии высших приматов, давно мечтала побывать в резервации катангов на Терре. Марк ощутил мгновенный укол зависти: все же она добилась своего… Лаура резко мотнула головой:
– Нет, не в экспедицию. Хотя и в экспедицию, может быть, тоже. Потом… Я выхожу замуж, Марк.
Второй раз за день Марк Салливан услышал такое, от чего жизнь переворачивается вверх тормашками. Наверное, следовало что-нибудь сделать. Например, закричать. Или сигануть с шара. Он сухо откашлялся и спросил:
– За кого?
– За Фархада.
В ответ на недоуменный взгляд Марка Лаура нахмурилась:
– Ты его знаешь. Сам же нас познакомил тогда, помнишь? На новогодней вечеринке у Пресли. Он программист, с тобой одновременно заканчивал. Ты сказал, что он гений, а он тогда заржал: «Разве что гений места, если местом считать ближайшую пивнушку».
Марк порылся в памяти.
– Фархад? Фархад-иранец?
Наверное, Лаура почувствовала в его голосе что-то такое и немедленно ощетинилась:
– Его семья из Ливана. Но тебя ведь такие мелочи никогда не интересовали.
– При чем здесь это? Да будь он хоть с Марса…
– Он не с Марса. Его родители бежали из Бейрута. И два года торчали в лагере беженцев, пока не получили вид на жительство. А его старшая сестра там умерла. И только когда она умерла, им позволили поселиться в городе и выдали разрешение на работу. Но тебя все это не интересует. Зачем нам переживать за других? Центр вселенной Марка Салливана – это конечно же сам великолепный Марк Салливан и его многочисленные несчастья.
– Так. – Марк почувствовал, что начинает заводиться. – Ты вообще сейчас о чем?
– Ты знаешь, о чем. Если тебе угодно сидеть в деревне и упиваться обидой на весь мир – кто я такая, чтобы тебе мешать?
– И поэтому ты выходишь за Фархада-ливанца?
– И поэтому я выхожу за Фархада, да. Он, по крайней мере, меня любит.
– Я тоже тебя люблю, – тихо сказал Марк.
Он смотрел на запад, где тучи постепенно рассеивались. Струну орбитального лифта можно было принять за запоздалую молнию, отвесно и регулярно бьющую в одну точку. Раз за разом, в одно и то же место…
Тогда, полтора года назад, была осень. Лил дождь. Дорожка перед домом Марка – учительским коттеджем на задворках фанорской школы – размокла, ее усыпали раскисшие дубовые листья. Машина Лаури, новенький «лексус», почему-то все не заводилась. Лау-ри тихо ругалась за стеклом кабины. Водоотталкивающее стекло повесило над серебристой тушей «лексуса» ореол капель. Марк стоял на пороге и говорил себе, что надо подойти, рывком распахнуть дверцу, вытащить Лаури из кабины. Обнять и заставить остаться. Он уже почти решился подойти, но тут машина завелась… Все могло бы быть по-другому…
– Нет, не любишь. – Лаури упрямо прятала от него глаза. Она как будто решала некую задачу, пыталась доказать теорему – сначала себе, а уже потом ему. – Я очень хотела в это верить. И верила… долго, до глупости долго. А потом поняла, что тебе всегда было плевать на меня. Тебе только хотелось, чтобы ради тебя, такого вот неудачливого, дочь сенатора бросила к черту все: университет, работу, отца, друзей – и потащилась на край света. И я бы потащилась, если бы ты действительно меня любил. Но ты лишь в очередной раз тешил свое самолюбие… Ты ведь понимаешь, что я права?
Теорема сформулирована, доказательство изложено. В математике Марк всегда был сильнее, но здесь ему не на что было опереться. Вот разве что на утлое дно корзины, на сто метров влажного ночного воздуха… может, кому-то этого и хватило бы, но Марк не умел летать.
– Конечно. Ты всегда права. – Он развернулся к клоуну и громко спросил: – Вниз уже можно?
– Еще пять минут, – буркнул тот. – Катаем ровно полчаса.
– И знаешь еще что? – спросила из-за спины Лаура.
– Что?
– Я не поехала с тобой еще и потому, – прозвучал задыхающийся голос, – что мне больно и обидно было бы видеть, как ты заживо хоронишь себя. Прошло бы несколько лет, и ты стал бы угрюмым отшельником и запил, как твой дед. Или начал бы подкладывать бомбы, как твой дядюшка Шеймас…
Вот этого говорить уже не следовало, и Лаура замолчала.
Шар как-то странно бултыхнулся в воздухе, словно яичный желток в скорлупе, и начал снижаться. Отчетливее затемнели древесные кроны. Листья блеснули красным, отражая кокакольное волшебство. Марк оперся о борт корзины и мрачно подумал: «А и вправду сигануть вниз, что ли? То-то будет потеха». Вместо этого он спросил:
– Что твой отец делал в Замке?
Еще не отошедшая от ссоры, запыхавшаяся и поправляющая маску девушка замерла.
– Откуда ты знаешь?
– Не важно. О чем он собрался говорить с викторианцами?
Лаура оглянулась на клоуна. Тот суетливо отвязывал веревку, которой крепилась дверца корзины. Марк оттолкнул покровителя влюбленных, схватил девушку за руку и поволок прочь от шара. Пиноккио растерянно помахал им вслед полупустой бутылкой и пошел морщинами – из шара выходил гелий.
Остановившись за сладко пахнущей купой жасминовых кустов на вершине холма, Салливан повторил вопрос:
– Что твой отец делал в Замке? Это важно. Лаура недоуменно нахмурилась:
