Могла бы и не напоминать, подумала я с тенью былой обиды. И мы пошли к воротам.
У ворот стояли семь оседланных коней. Вентнор, Боско, Харен и Болард ждали нас. Харен нервно оглядывался на Дом.
— Быстрее, — бросил он, — могут хватиться.
— Она что — так и поедет? — мрачно спросил Боско, уставясь на мое платье.
— Так и поедет.
Боско пожал плечами. Не продолжая разговора, она легко вскочила в седло, и я последовала ее примеру, хотя у меня вышло не так ловко. Вентнор протянул ей обруч с маской, и она приладила маску на лицо. Потом пустила коня вскачь, и все мы двинулись за ней.
Хижина так надежно была спрятана в разросшемся лестовнике, что мы не нашли бы ее без Хранительницы даже днем. Она уверенно повернула коня под лесные кроны, остальные поскакали следом, и я вместе с ними, сквозь влажный запах листьев и перечеркнутый длинными тенями серебристый сумрак, еще более неверный, чем темнота. Конь Вентнора заржал, и ему ответило чужое ржание. Они спешивались и стремительно и бесшумно исчезали в темноте, только Вентнор задержался, чтобы помочь Хранительнице. Ох, если бы он подумал про меня…
Я неловко сползла по конскому боку. Под рукой оказалась шершавая стена. Я пошла, держась за нее. Запах лестовника и папоротника глушили.
Темнота делала происходящее еще страшнее. Почти звериный вой, глухое чмоканье ударов; мне под ноги, блеснув рыбкой, упал нож.
— Помоги! — я узнала Харена.
Потом кто-то запалил походню.
Эта женщина сидела, упираясь спиной в стену хижины, взлохмаченная, с яростными глазами. Боско стоял над ней, потирая глубокие царапины на щеке:
— Вот змея!
— Скорее, кошка, — Харен, тяжело дыша, зажимал ладонями раненый бок.
Вентнор, поддерживая Хранительницу, что-то шепотом спрашивал у нее. Она качала головой, с трудом улыбаясь, громко отвечала:
— Да нет, что ты… все хорошо.
Все случилось слишком быстро. И я, ошеломленная, стояла и смотрела — на Вентнора и Хранительницу, на Боско, на Харена, на связанную женщину с моим лицом, сидящую у стены. Потом оглянулась на Боларда, стоявшего рядом. Он словно застыл, и я вспомнила, что он любит ее, до сих пор любит… И вспомнила еще, как тогда схватили меня, как ныли ободранные запястья, как было больно и унизительно. Ей, наверно, тоже сейчас так. Как они ее… Как звери!
Боско что-то втолковывал вполголоса Вентнору и Хранительнице.
— Нет, — ответил резко Вентнор, — не поедем. Темно. А Ратанга не рядом. Посмотри на Харена, он еле держится. И Странница…
— Я выдержу.
— Не выдержишь, — бросила вдруг пленница на удивление чистым и ясным голосом. — Я не промахиваюсь.
— Что такое? — Боско недоуменно взглянул на Хранительницу. И вдруг догадался:
— Ранена?!
Он метнулся к пленнице, рывком поднял ее за ворот рубашки. Ткань затрещала.
Пленница расхохоталась. Вентнор молча потянул из ножен меч.
— Нет! — сказала громко Странница. — Не сметь.
Они замерли. Странница, мягко отстранив руку Вентнора, подошла к пленной.
— Отпусти ее. — Боско повиновался. И добавила, обращаясь к той:
— Ты все-таки промахнулась.
Пленница продолжала смеяться, кусая губы. Потом проговорила сквозь смех:
— Очень уж вы милосердные! Никак не отучишь…
— Будь моя воля, я бы тебя от многого отучил, — процедил Харен.
— Люблю прямых людей!
— Хватит! — отрезал Вентнор. — Заносите ее в дом.
Боско покачал головой:
— Сбежит.
— Конечно, сбегу! — откликнулась пленница радостно. Вентнор сгреб ее в охапку и унес в хижину. Остальные пошли за ним, кроме меня и Боларда. Болард стоял, не шевелясь, глядя куда-то в заросли.
Я коснулась его руки:
— Болард, пойдем.
Он не дрогнул, только сказал тихо, через силу:
— Ты… слишком похожа… Уйди. Прошу тебя, уйди…
Я медлила. Мне было страшно жаль его. И ту — тоже. Никогда бы не подумала, что можно одновременно жалеть преступника и жертву.
Из хижины вышел Боско:
— Иди.
— А ты?
— Я сторожить буду.
Болард равнодушно кивнул и ушел. Боско уставился на меня:
— Ты чего смотришь? Спать пора…
И тогда я не выдержала:
— Ой, мерзко все это!
— Что именно? — вкрадчиво поинтересовался он.
— Гнаться за человеком. Хватать его. Связывать. Вы… как охотничьи псы за добычей… Мерзко.
Боско засмеялся. В темноте ровной полоской заблестели его зубы.
— Ка-акой благородный гнев! — пренебрежительно протянул он. — Какая чистота и святость! А тебя не смущает то, что ты могла оказаться на ее месте?
— Конечно, могла, — сказала я. — Вы ведь и за мной охотились. Играли… разведчики.
— Разведчиков ты не трожь, — процедил он с яростью. — Ты ведь не хоронила убитых по ее милости. Тебе Ратанга чужая.
Конечно, чужая. И Ратанга, и ее Хранительница. Навела на след, отдала на смерть человека — хоть какого, но человека. Пропадите вы все пропадом!
Это я только подумала, а говорить ему не стала. Не потому, что побоялась, просто поняла, что бесполезно. Обошла его, как дерево, и вошла в хижину.
Пламя в очаге догорало. Возле очага на охапке лапника спала Странница, укрытая плащом Вентнора. Маску она сняла. Вентнор устроился ближе к двери, возле него — Харен и Болард. Харен даже во сне крепко держал брата за руку. Пленницу положили в дальнем углу. Она не спала. Широко раскрытыми глазами смотрела на мерцающий огонь. И даже не пошевелилась, когда я вошла. На лапнике было еще место, лежал чей-то брошенный плащ, но я не пошла туда, а легла на пороге, обхватив себя руками, чтобы теплее было. Ну, вот и день прошел. Так хорошо начинался, и такое в конце… Из-под двери тянуло холодом. Слышны были тяжелые шаги Боско: никак не угомонится, проклятый. Кто-то застонал сквозь сон. Кажется, Харен. Или Болард? А, все равно… Спать…
Я проснулась от холода и какого-то шороха. Очаг давно угас. Шорох доносился оттуда. Потом я различила громкий и внятный шепот:
— Нашла время милосердие проявлять! Спать мешаешь.
— Ты же все равно не спишь. А я не могу разговаривать со связанной.
— Подумаешь! А, леший с тобой…
Шорох стал тише, потом что-то шевельнулось в темноте.
— Руки болят, уй! Хороши ратангцы, нечего сказать, на женщину нападают.
— А если женщина этого заслуживает?
— Тогда зачем спасала? Убили бы, тебе что за печаль?
Вот это кто!.. Меня будто обожгло. Не шевелясь, не смея выпрямить затекшую руку, я прислушивалась к шепоту. А он то затихал, то становился громче:
— … жалеешь, да? Смешно!
— А тебе никого не жаль?
— Нет!
— И Боларда?
