Эмери наконец с трудом поднялся и приблизился к капитану. Тотчас один из стражников остановил Эмери, уткнув ему в грудь древко копья.
– Это мой брат, – сказал Эмери, показывая на Ренье. – Я заберу его домой.
– Разгромил тут все! – выкрикнул хозяин.
– Я заплачу, – сказал Эмери. – Назовите сумму.
Хозяин закатил глаза к потолку. Ему хотелось еще поругаться, поэтому уступчивость Эмери разозлила его еще больше.
– Я его знаю. Вечно напивается, а потом беспорядок! – злобно бросил он.
– Я же сказал, что оплачу убытки, – повторил Эмери, трогая пальцем разбитую губу.
– Убытки? – Хозяин надвинулся на Эмери. – А вот клиентов он отваживает – это как?
– Тихо! – рявкнул капитан.
Он перевел взгляд на Эмери и несколько секунд пристально рассматривал его. Выражение лица капитана изменилось: было очевидно, что он признал в Эмери знатного человека.
– Что вы здесь делали? – спросил капитан куда мягче, чем прежде. В его тоне даже появились уважительные нотки, и солдаты, уловив эту перемену в поведении начальника, опустили копья.
– Пришел забрать отсюда моего брата, – сказал Эмери. – И оплатить убытки, как я и говорил. Мне не нужны неприятности.
– Они никому не нужны, однако же настигают нас денно и нощно… Там, на улице, мертвая женщина, – совсем будничным тоном произнес капитан.
Хозяин по-бабьи схватился за грудь и мелко задышал. Капитан повторил:
– Я хочу, чтобы хозяин заведения пошел со мной. Вероятно, женщина вышла отсюда, когда ее настиг убийца.
Хозяин засеменил вслед капитану. Эмери наклонился к Ренье.
– Ты можешь встать?
Ренье повел по сторонам странно посветлевшими глазами.
– Эйле, – вымолвил он, глупо улыбаясь. – Дети – это возмездие.
– Обопрись о меня, – сказал Эмери. – Пора уходить отсюда.
Вдвоем они выбрались из кабачка в темный переулок, где горело всего два фонаря: один – возле входа в кабачок и другой – на углу, в конце переулка.
Между этими двумя фонарями видны были факелы в руках у солдат. Фигуры капитана и хозяина кабачка, искаженные неверным светом факелов, уродливо гнулись над чем-то лежащим на мостовой.
– Нам в другую сторону, – сказал Эмери, увлекая брата подальше.
Но Ренье вырвался.
– Мы ведь подойдем и посмотрим?
Эмери заглянул ему в глаза и увидел там пустоту.
– Тебе что, любопытно?
Ренье не успел ответить – до братьев донесся горестный вопль хозяина:
– Аламеда!
– Аламеда, – заплетающимся языком проговорил Ренье. – Она меня терпеть не могла. Такая язва! – И вдруг ужас исказил его черты. – Она… мертва?
Он вырвался из рук брата и побежал, петляя от стены к стене, на свет факелов. Эмери быстро зашагал следом, кусая губы.
Девушка лежала на мостовой в странной, изломанной позе. Руки ее были неестественно вывернуты, из горла вырван кусок плоти. Судя по широкому темному следу, протянувшемуся по мостовой почти от самого кабачка, тело тащили, а потом бросили.
Хозяин глядел на эту картину вытаращенными глазами. Подбородок у него дергался, дергались и пальцы, которыми он постоянно проводил по щекам и волосам.
– Почему она вышла из кабачка? – спросил его капитан странно спокойным тоном. – Ее кто-то вызвал наружу?
Хозяин «Мышей и карликов» перевел на него взор и немного помолчал, прежде чем ответить. Кажется, до него не сразу дошел смысл вопроса.
– Она хотела подышать минутку свежим воздухом, – наконец выговорил он. – Один клиент, очень пьяный, сильно ей досаждал… Я же говорил.
Тут он услышал шаги и резко повернулся на звук.
– Да вот он! – тонко вскрикнул хозяин, указывая на Ренье пальцем. – Он! Это из-за него! Из-за него! Он! Он!
И, обхватив себя за плечи руками, разрыдался. Ренье посмотрел на Аламеду, потом перевел глаза на капитана.
– Я ей не нравился, – сказал Ренье грустно. – Ужасно не нравился. Она всегда воротила нос. М-да.
Капитан молчал. Эмери подошел ближе, выжидая удобного момента уйти и увести Ренье. Ему ничего так не хотелось, как вернуться домой и лечь в постель.
– Там был… какой-то верзила, – вспоминал Ренье. Капитан внимательно слушал его. – Стоял в дверном проеме и смотрел на людей, а внутрь не входил. И почему-то его никто не видел. Кажется. Только я.
– Вы были уже нетрезвы, когда видели его? – идеально вежливо осведомился капитан.
– Это точно… – не стал отрицать Ренье. Он ощупал шишку над бровью и поморщился. – Но верзила – был. Очень странный. В косматом плаще, понимаете? Глаза – нехорошие. Постоял и ушел.
– И все? – спросил капитан.
Ренье кивнул.
– Странно, – сказал капитан.
* * *
Как обычно, расплатой за братскую заботу стал утренний разговор. В такие минуты Ренье ненавидел брата. Кричал на него:
– Лучше бы ты оставил меня в покое!
– Тебя могли покалечить, – спокойно отвечал Эмери.
– Вот и хорошо!
Эмери поглядывал на него, прикидывая: стоит ли рассказывать подробности. И все так же молча налил ему целую кружку вина. Хорошего вина, дорогого. Не чета трактирному.
Ренье, похоже, не оценил контраста. Быстро проглотил и прояснился лицом.
– А хочешь, расскажу тебе правду, почему я так живу? – спросил Ренье.
Эмери неопределенно махнул рукой, что было расценено как согласие.
– Видишь ли, Эмери, – начал Ренье, – я всегда считал, что мы, дворяне, изначально готовим себя к служению, даже, может быть, к жертве во имя королевской семьи. Понимаешь? Нам это внушали с самого детства. И когда настала пора, я свое служение исполнил. Я – выработанный материал. Королеве понадобился молодой любовник – всего на неделю. Для того, чтобы оправдать свое хорошее настроение и успешнее скрыть от герцога Вейенто то обстоятельство, что принц Талиессин жив-здоров. Всего на неделю! И ради этой недели, ради того, чтобы ее величество могла вволю поморочить своего кузена, я согласился выставить себя на посмешище. Впрочем, быть посмешищем нетрудно и даже не зазорно. Тем более на такой короткий срок. Но если бы одно только это! Королева – эльфийка. Ты знаешь, что такое – любить эльфийку? И хорошо, что не знаешь… Потому что это конец. То, после чего ничего уже быть не должно. Только смерть.
Он помолчал немного, налил себе еще вина, отпил, на сей раз медленно, наслаждаясь вкусом.
Эмери молчал. Ожидал продолжения. Смотрел на брата внимательно, со спокойным сочувствием.
Ренье произнес:
– Мое служение началось и закончилось, когда мне было двадцать лет. Все! Больше я ни на что не годен. Я пережил свой звездный час. Фью!
Он свистнул, показывая, как развеялась его жизнь. Вышло убедительно.
– Ты не открыл ничего такого, чего не говорил прежде, – заметил Эмери.
