— Сгодится. Не девчонка, конечно, но и то неплохо. Смотри, какая задница.
— Кого солдат догонит, тот и дечонка, — засмеялся тот, с винтовкой, — Грим, шевелись. Не до рассвета же стоять.
— Иди сюда, малыш… — он крепко схватил меня за предплечья, повернул к себе спиной. Руки были как каменые, только теплые. Я хорошо чувствовал это тепло сквозь ткань пехотного комбинезона, простое человеческое тепло. И мне самому почему-то не было холодно. Совсем, — А ну не дергайся, падаль! Ты думал, все тебе фисташки с шоколадом?.. — он прижал меня к себе, яростно стал шептать в ухо, — Нет, сука. Мы тут в окопах, думаешь, гнием и кишками дорогу устилаем, а вы там будете, князья, на балах танцевать и винцо потягивать? Ща я тебе все объясню, ты у меня сейчас все поймешь, как надо… Давай, а-а-ааа…
Его собственный комбинезон тоже упал вниз, спину закололи колючие волосы. Потом в ногу ткнулось что-то горячее, упругое, влажное, стало нетерпеливо ползти вверх, сильно, как небольшая торпеда…
Тогда все получилось очень быстро. В памяти остался черный кусок, непрозрачный, как самая черная темнота
Космоса. Отдельные отрывки, бесформенные, лишенные времени, россыпь…
Взгляд. Удивленный, на дне тает еще слой похоти. И застывает, потому что голова вдруг оказывается вывернута под неестественным углом. Темнота. Я куда-то бегу. Нет боли в ноге, нет ощущений, все нервы в теле заморозили, так, что я даже не чувствую себя, только лишь вижу, как движется мир вокруг меня. Человек в пехотном комбинезоне целится в меня из винтовки, лицо у него отчего-то белое и в нем уже совсем нет злости. Темнота.
Руки чувствуют что-то влажное и горячее. Резкая боль в запястьях, будто кто-то хлестнул по ним раскаленной проволокой. Человек кричит, из уголков рта у него текут две темные, почти черные, дорожки, текут медлено, а глаза у человека движутся быстро-быстро, так, что даже трудно уследить. Комбинезон на его животе висит рваными ошметками, под которыми сереют крупные осколки защитного жилета. Вниз хлещет черным, тоже горячим, а мои руки уже выныривают из его живота, оставляя после себя что-то бесформенное, выпирающее. Темнота.
Я стою неподвижно, вокруг меня никого нет. Ночь, сверху ровным светом горят звезды. Вспышек уже нет. Неподалеку лежит все еще горящий фонарик и конус света упирается в землю, почти ничего не освещая. Я смотрю внимательно на свои руки, потом вытираю их о бедра, на коже остается мокрое.
«Молодец, — вдруг говорит голос. Он не принадлежит мне, но вокруг меня никого нет. Только три темных силуэта на земле, — Все правильно. Ты молодец, друг Линус.»
Наверно, это галлюцинация. Я бью себя по лицу, хотя оно уже не чувствует боли. Рация лежит неподалеку, мне приходится повозиться, прежде чем я слышу треск эфира. Тогда я беру микрофон и говорю в него. Мой голос спокоен, как на уроках в Академии.
— Прием. Прием. Докладывает капрал ван-Ворт, борт «Веста», прием…
— Линус!
— А? Что?
Котенок тормошил меня за плечо. Лицо у него было перепуганное, на лбу пот.
— Что? — спросил я, выныривая из сна. Во рту еще остался его сладковатый привкус. Тело казалось разбитым, пережеванным, сон не освежил, наоборот, — Ну?
— Тебе снилось что-то?
— Мне?.. Снилось… Ничего, — я потряс головой, — Черт, нет. Было. Я брыкался?
— Ты кричал, — сказал Котенок очень серьезно, пристально глядя на меня. Обнаженное тело лежало рядом, узкое и прохладное, я погладил его по бедру и только тогда заметил, что сам весь мокрый от пота, — Тебе снилось что-то очень плохое, да?
Он поцеловал меня в висок. Мой отважный Котенок, ты пытаешься защитить меня даже от моих собственных снов.
— Все в порядке, малыш. Старая чушь имеет обыкновение скапливаться в голове, особенно если там пусто.
Ничего, не переживай.
— Что-то из прошлого?
Я глубоко вздохнул. Чтобы свежий воздух провентилировал легкие, выдул остатки сна.
— Да. Далекого прошлого. Мне тогда было семнадцать.
— И что тогда случилось?
— Я впервые убил человека. Людей. Но это не та история, которую я хотел бы рассказывать, понимаешь?
— Угу. Я не буду тебя спрашивать, Линус. Спи. До утра еще далеко.
— Космос, как быстро пролетел день.
— Да… — прошептал он, обнимая меня за шею, — Я его почти не заметил. Сколько у нас осталось таких? Очень мало. Они такие короткие, эти дни. Совсем крошечные.
Котенок стал рассматривать ноготь своего указательного пальца, как будто это был тот самый крошечный день.
— Счастья всегда не замечаешь.
— Правда?
— Да. Слишком тонкая субстанция… — я потрепал его по волосам, — Спи.
— А я счастлив, — сказал он тихо-тихо, трясь щекой о мое плечо, — Я даже не знал, что бывает… так. Я вообще почти ничего не знал, на самом деле. Я пытаюсь запомнить это, сохранить в себе. Каждую минуту, каждый день. Они все-таки крошечные… Я хочу запомнить тебя — навсегда.
— Запомни лучше что-нибудь хорошее, — сказал я, стараясь чтоб голос звучал сонно и немного сварливо, -
Нашел же…
— Ты — самое хорошее из всего, что есть. Я тебя запомню. Даже сейчас, лежу и ни о чем не могу думать.
Только о тебе и о том, сколько нам еще осталось. Поначалу мне было даже страшно немножко.
— Отчего?
— Мне показалось, что мне досталось слишком много. Я про счастье. Что так много его быть не может и что-то здесь не так… Не смейся! Я серьезно. Сперва мне казалось, что этот месяц — это очень-очень мало…
— Разве ты не говорил, что тебе и сейчас так кажется?
— Кажется. Но одновременно мне кажется, что это очень много. Мало и много… Да, это смешно, наверно.
— Ничуть не смешно.
— И каждый раз, когда я думаю о том, сколько осталось, мне становится так… гадко, что я стараюсь вообще про это не думать. У меня каждый день — это сегодня и нет никакого завтра. Так тоже приятно, на самом деле.
И еще у меня есть вчера, — он приложил руку к сердцу, — Оно немного помогает, когда все-таки думаешь о завтра.
Я, наверно, совсем дурак, да?
— Нет. Ты самое чудесное и замечательное из того, что у меня было.
— Самое-самое? — ревниво осведомился Котенок.
— Самое. Самое любимое.
— Линус…
— А?
Каких трудов мне стоило делать сонный вид. Кровь клокотала в висках. Космос, за что ты опят меня пытаешь?
Я бы предпочел вновь упасть на спасательном боте. Как в тот раз. Сто раз. Двести. Но только не это.
— Сейчас я счастлив.
Он сжал мою руку, очень крепко. Уткнулся носом в грудь и сонно засопел. Когда дыхание выровнялось, я очень осторожно, чтобы он не проснулся, переложил его на подушку, приподнялся. Он все равно это почувствовал, попытался задержать меня рукой, пробормотал что-то, не раскрывая глаз.
