А лютня плакала и стенала вместе с ним.
О чем? Не знаю. Наверное - о потерянной любви.
О чем еще так горько может петь юная девушка?
При этом сама певица изменилась, преобразившись из невзрачного воробья в сияющую ярким оперением заморскую птицу. Или мне так показалось?
Ее карие глаза осветились изнутри, наполнившись золотым сиянием, на бледных щеках появился прелестный румянец, и девушка стала немыслимо хороша!
Хотя превратись она в полную уродину, это ничего бы не значило. Все равно все не глухие мужчины оказались бы у ее ног в один момент.
Вот и я поймал себя на мысли, что просто с неприличным восторгом пялюсь на нашу певунью.
Приложив неслабое усилие, я отвел взгляд в сторону и увидел, что Рис тоже не сводит с Эрхены взгляда, и только Агаи сидит, уткнувшись лицом в ладони.
Понятно, о чем он вспомнил.
Эх, надо было девушку предупредить, чтобы не пела о грустном! Не хватало нам повторения депрессии мага.
Да и на моей душе постепенно стало паскудно, просто словами не передать.
У каждого человека дожившего до моих лет, да еще с таким то хозяином и занятиями, есть над чем погрустить. Только мужчины обычно не позволяют себе слезы. Агаи в расчет не берем.
Разве это мужчина? Так, юнец неоперившийся.
Пока я раздумывал над своими жизненными потерями, Эрхена допела песню и замолкла. И в наступившей тишине неожиданно громко раздался всхлип.
Певица изумленно распахнула глаза, глядя на плакальщика, схватилась за щеки и убежала в глубину дома.
Ну что за логика? Значит настроение магу она испортить может… А поднять уже не в силах?
Уж лучше бы совсем рта не открывала!
Хотя тут я кривил душой. Я бы заплатил не один золотой, чтобы еще раз услышать пение девушки. Вот только лучше бы ей вспомнить что-нибудь повеселее.
В гостиной зависло неловкое молчание: мы с Рисом переглянулись в смущении. Неловко, знаете ли, слушать, как плачет мужчина.
А потом Лаланн плеснул в бокал вина, тронул сирин за плечо и тихо сказал, - Агаи, время отпустить мертвых. Давай выпьем за что, чтобы в следующей жизни им больше повезло!
И тут у волшебника слезы высохли. Он зло глянул на сердобольного жалельщика и отрывисто сказал, - Танита жива! И я отыщу способ ей помочь!
Рис, который пребывал в некотором неведение относительно подробностей наших приключений, только удивленно поднял брови, улыбнулся и поправился, - Тогда пьем за удачу и исполнения наших желаний!
Ну, за такой тост - грех не выпить.
Задерживаться за столом я не стал - почувствовал, что сирин хочет излить душу, а при мне стесняется.
И то верно, наемник не самая подходящая компания для подобного дела.
Однако, хоть и утешил себя этой мудрой мыслью, в душе меня корябнуло.
Не такой уж черствый я сухарь, чтобы беды не понять. Да и Рис не настолько мягок, просто выглядит… располагающе.
А и хрен с вами! Может если мальчишка сегодня поплачет, завтра уже обойдемся без соплей!
Я ушел в спальню. Полюбовался пару минут, как мирно сопит во сне Морра, вытащил у девочки ее большой палец изо рта - не замечал раньше этой дурной привычки - и поправил сползшее одеяло.
Маленький воробышек, которого ураган утащил в открытый океан и неизвестно еще, хватит ли сил долететь до берега.
Поймав себя на непривычной мысли, от которой на версту несло рифмоплетством, я чуть не сплюнул с досады.
Надо же! Наверное, на меня так песня девчонки подействовала. Опасный она человек. В той заброшенной лавке этой замухрышке стоило не из арбалета в нас целиться, а напеть что-нибудь соответствующее, глядишь - незваные гости сами бы с печали повесились!
Я растянулся на своей кровати, мысленно махнув рукой на свои и чужие переживания.
Утро вечера оно того - мудрее говорят.
- Дюс! -пропищал над ухом тонкий как комариный писк голосок.
Я спросонья, посчитав этот зуд продолжением сновидений, даже не шевельнулся. И тогда голос зачастил, заныл, - Дюс, Дюс, Дюс, Дюс… Дюююс!
А потом меня больно дернули за волосы.
Да что ж за напасть то такая?!
Пришлось открыть глаза, и я увидел над собой жизнерадостную мордашку Морры. Обычно растрепанные волосенки девочки тщательно расчесали и уложили, перехватив для красоты атласным бантом жемчужного цвета.
Морра разом перестала походить на мальчишку, превратившись хоть и не в особо хорошенькую, но все-таки - девочку.
Похоже, у кого-то, наконец, руки дошли заняться нашей подопечной, а то мы, мужики, от бантов далеки. Нам лишь бы не хныкала, не болела и сыта была.
Вот только зачем этот кто-то оставил ребенку гребень?!
Теперь Морра жаждала применить новые знания на деле. А конкретнее - на ближайшем доступном человеке.
Малышка двумя руками с силой воткнула расческу в мои порядком отросшие за время пути волосы, и потянула ее на себя, вызвав во владельце прически острое желание сбрить шевелюру к демонам.
Лицо ребенка просто лучилось счастьем, и я решил пойти у юной 'цирюльницы' на поводу, позволив издеваться над собой.
В результате Морра забралась на кровать с ногами, вынудив меня сесть и терпеливо сносить новую напасть судьбы.
Надо сказать - довольно болезненную: избежать страдальческих гримас мне не удалось.
В один из особо 'удачных' моментов, когда на расческе наверняка остался здоровенный клок волос, а я не удержался от тихого шипения, послышался тихий смешок. На пороге стояла, переминаясь с ноги на ногу, виновница моих мучений.
Ну, конечно же - Эрхена! Мало того, что научила нашу девочку невесть чему, так еще пришла полюбоваться на пытку!
До мыльни я добрался не скоро, порадовавшись в душе тому, что девочку еще не научили плести косы и пообещав самому себе остричь лохмы покороче.
Иначе к концу пути потеряю половину волос.
Последний шаг за порог я не сделал. Не знаю, что заставило меня сначала подойти к окну. Наверное, смутное беспокойство, причину которого разум еще не понял, но уже отправил сигнал телу - на коже от предчувствия неприятностей волосы встали дыбом.
Сегодня мы собирались с Агаи идти на поиски проводника. Рис обещал дать верного человека, более-менее знающего наш язык, для прогулок по городу.
Не знаю, какой вес в местном обществе имел Лаланн, но в его подчинении оказалось неожиданно много народа: как только эпидемия пошла на убыль, в дом зачастили люди. Милитес встречал их наверху.
Новости, которые приносили гости, казались неутешительными: теперь Сырту грозила не болезнь, а умножающаяся с каждым днем нежить.
И если раньше вампиры и оборотни вербовали себе сторонников из добровольцев, среди больных людей, то теперь чаще жертве не оставляли выбора.
