Он замолчал, и я спросил:
– Ну и что?
Поскольку он все еще молчал, а время шло и "псы" нервничали, то я спросил второй раз:
– Ну и что?
Я был благодарен начальнику школ за его молчание.
Я – боялся. Сколько бы ты ни убил драконов, страх остается… Не такой, как в первый раз, другой… И от этого он еще "страшнее". Его нельзя объяснить одним незнанием. Ты знаешь, что такое дракон и что такое его убийство, но тебе все равно страшно…
И этот устоявшийся обычный страх, страх, как не в первый раз, соединяется со страхом, как в первый раз… ведь самый главный, самый, самый. Один удар – и все… И все решено, выяснено…
Может, оно и к лучшему, что здесь поражение – не смерть или калечество, но жизнь позора, вонючая стыдная жизнь труса… Хоть и в говне, а живой.
Все это надламывало душу, ныло страхом, готово было слиться в мольбу, молитву – на черта мне это сдалось? Лучше жить, просто жить…
Поэтому я был рад, что начальник школ медлит. Мне хотелось бы так и стоять, так и не ехать никуда, а просто ждать ответа…
Но "псы" нервничали, и… Мэлори, Мэлори, Мэ… (ее-то везли так же, в грузовике, только на ней не было теплой фуфайки, стеганых штанов, а поверх всего этого железного одеяния, лат – всего этого на ней не было… она ехала в пасть к чудищу в одной накидке… За всю планету – одна. Все, все были перед ней виноваты. Все. Вся планета трудилась для того, чтобы "вылепить" Мэлори, сделать ее… а после – сделанную, образованную, живую, чувствующую боль и холод – всунуть, впихнуть в пасть к жабе… Заменитель, заместитель. Она для того и жила, чтобы быть сожранной, она для того и училась петь и плясать, декламировать стихи и читать прозу, чтобы быть растерзанной, а я?..)
Поэтому я в третий раз спросил начальника школ:
– Ну и что?
Он вздрогнул:
– Ничего, Джекки, ей-ей, ни-че-го… Я не знаю, успокоит тебя это или нет… но если… если ты останешься жить… Я попрошу, я распоряжусь… Словом, ты будешь в девятом болоте… В принципе, там… хорошие парни.
– Не такие "вонючие"? – спросил я, нарушая неписаное правило. Чхать я хотел на все правила теперь, сейчас, и в особенности – на неписаные…
"Псы" занервничали. Один из них положил руку мне на плечо. Начальник школ покраснел, покачал головой.
– Ничего не боишься… Ладно. Словом, запомни… К девятому я буду приходить, Глафира… Еду принесем. Там дерутся. Ты отдавай, – начальник школ всхлипнул, – мы еще принесем…
Тут только я заметил, что он – без стека и чуточку больше чуточки под шофе.
– А где ваш стек? – спросил я.
– Э… – начальник школ махнул рукой, – Джекки, ты был самый мой любимый ученик, самый, самый… Я не знал, на что надеяться. На твою смерть? На то, что тебя ранят? На то, что ты переберешься в Контору, в "псы", в "превращенцы"? Не знаю.
Он заплакал.
Я тронул его железной перчаткой.
– А вы не спешите меня хоронить в болоте… номер девять… Я вернусь со шкурой старика!
Начальник школ спрыгнул с колеса, оступился, упал (он был хорошо пьян, а не чуточку, как мне показалось вначале), поднялся, завопил:
– Удааачи!
Грузовик рванул с места.
Я второй раз нарушил неписаное правило, и от этого мне стало…
– Стареет, – крикнул старший из "псов", – стареет начальничек…
Он набивался ко мне в друзья, а когда я обделаюсь, пинками погонит в болото. Будет гоготать, сдирать латы, радоваться, что ему-то, "псу", никогда не быть "вонючим": спасся, выскользнул, а пока он набивается ко мне в друзья…
– Заткнись, старшой, лучше покажи мозги…
– Все-то вы помните, – изумился "пес" и покорно снял шлем, старый танкистский шлем.
Я увидел гигантский живой, чуть подрагивающий грецкий орех.
– Достаточно, – поблагодарил я, – стриптиз завершен. Прикройтесь.
"Псы" заржали. Они радуются моей грубости, тем грубее, отвратительнее, страшнее будут они со мной тогда, когда… когда… Как страшно, страшно сбросить с себя все это железо и бежать, бежать, бежать не в холод и сверкающую белизну, а туда где тепло, где чавкает вонючая жаркая живая уютная жижа, но Мэлори, Мэлори, Мэ… Я вспомнил Степана – урода, рептилию с душой лучше, чем человеческая. Я вспомнил Степана растерзанного, Степана, вздрагивающего всем своим растоптанным телом, телом, жизнь которого – боль, я вспомнил и понял, что… что… что… Мэлори, Мэлори…
Я закрыл глаза: что я не видел в этом подземелье? Лучше и вовсе не глядеть.
– Бензина совсем не стало, – слышал я разговор "псов", – в коридорчиках-то хорошо: троллейбусы, электромобили, а наверху? Поди-ка угонись за каким-нибудь охламоном…
– Да, но и вызовов меньше стало.
– Ага, старичок перешел на манку, говорят, ему теперь студень возят. Медуз таких жрет. В прежние времена фыркал, а теперь жрет… Гуманист.
– Очеловечился… – и "псы" заржали.
"Старичок", "коридорчики" – вот у них какой жаргон… Я с этими ребятами почти не общался. Почему "почти"? Вообще не общался. "Отпетые", которые вырвались сначала о "столовой", а потом от казарм. Славные ребята, славные. им уже не бывать ни "превращенцами", ни "вонючами". У "вонючих" есть одна привилегия: их не схавает дракон. Они гибнут в самом болоте. Хлюпающее дно болота (или болот?) выстлано телами тех, кто хотел убить дракона и кого дракон посчитал достойным своего взгляда. Взгляда, гляда… гяда… Взгляда гада… Просто – взгляд гада… Что может быть ужаснее? А если еще гад размером с дом!.. с гору! с…)
– Старичок, – "псы" все разговаривали, они словно не замечали меня, да и я их не видел, я видел тьму за веками – красноватую подглазную тьму, – наверное, сдохнет сам, а трупешник его съедят "вонючие".
– Нет, – сказал я и открыл глаза (мы неслись по пещере под нависшими, словно клыки, сталактитами, я успел заметить извивающиеся щупальца, уверенные, бесстрашные, они вырастали из сводов пещеры), – нет, – повторил я.
– Что нет? – лениво переспросил старший из "псов". – Побрезгуют?
Он подмигнул мне.
Меня охватил ужас. Вот когда меня охватил ужас. Они уже не стеснялись говорить со мной фамильярно, насмешливо. Они уже видели во мне обделавшегося "вонючего", с которого сдирают латы, пинками под зад гонят в болото – тоже мне выискался: победитель! спаситель! Марш – в теплое дерьмо и к таким же, как и ты…
Я ударил старшего "пса" легонько, легонько, но он все же свалился, утирая кровь, поднялся, не стал спрашивать: "За что?", а я ему все равно объяснил:
– Извини, брат, но мне показалось, что ты очень вольно себя ведешь… без малейших на то оснований. Я еще жив и я еще в железе, а не в дерьме. Потерпи – немного осталось…
"Псы" молчали. Если я превращусь в "вонючего" – уж они натешатся. Они вытопчут душу мне… Не убьют. "Вонючих" убивать нельзя, но потопчут всласть.
