Сказала я, поискала табурет и поставила его возле постели.
— Как вам угодно, благородная леди, — сказал лекарь, — если не возражаете, я буду спать. — Сказано было с горькой иронией. Наверное, он, как и все в монастыре, плохо относился к Артуру, и не одобрял лорда Сандде за поддержку императора.
— Спи, пока можешь, — я махнула рукой.
Он снова поклонился, погасил один из факелов, лег на койку, накрылся одеялом и повернулся к нам спиной.
— Я пошлю за табличками, — шепнул мне Сандде. — Благодарю вас, миледи. Дай Бог, чтобы он очнулся. — Забрав еще один из факелов, лорд вернулся обратно в Зал.
Рис сел на пол у изножья постели, оперся спиной на каркас и закрыл глаза.
— Рис, — тихонько позвала я, — ты долго ехал. Может, поспишь? Я разбужу, если что.
— Спасибо, миледи. Я подожду.
В комнате воцарилась глубокая тишина. Слышалось лишь потрескивание единственного факела, с едва уловимым шорохом на пол осыпался пепел. Еще было наше дыхание, да вой ветра за стенами. Вошел слуга с восковыми дощечками, стилусом, пергаментом, чернилами и перьями, сложил все это на столе и снова вышел.
Я подперла голову руками и смотрела на Гавейна. Сразу бросилось в глаза, насколько он исхудал. На изможденном лице словно была записана летопись горя и страданий. Но в свете факела он почему-то показался мне пугающе молодым, почти таким, каким я увидела его в первый раз, когда он лежал раненый в доме моего отца. Мне и тогда, и теперь казалось, что за ним стоит нечто иное, огромное, недоступное обычному человеческому рассудку, и теперь рыцарь словно уходил туда, в это иное, отдалялся от нас, балансируя между Землей и Потусторонним миром. Красный свет факела делал его влажную от пота кожу похожей на раскаленный металл, как будто кости под ней оплавлялись и постепенно принимали другую форму. Я коснулась его лба и удивилась — он не показался мне горячим. Моя рука коснулась повязки, и она тут же свалилась с головы. Ее не стали закреплять. Под повязкой открылась вмятина от меча Бедивера, под плохо зажившей кожей просвечивала белая кость, вокруг виднелись следы прижиганий. Падение с коня пришлось как раз на старую рану, кости разошлись, и между ними можно было разглядеть серое вещество мозга.
Я стиснула руки, чтобы удержать горестный стон и стала вспоминать прежнего Гавейна, как он скачет на своем дивном жеребце по тренировочному полю в Камланне, как легко и изящно пригибается к земле за кольцом. Тут же вспомнила, как Гвин пытался повторить за отцом это движение, а потом перед глазами отчетливо встала другая картина: Гвин пытается встать, опираясь на руки, из дорожной пыли на дороге в Каэр-Кери, и в замешательстве смотрит на дротик Бедивера, торчащий под ключицей. Подумала о Бедивере, как он прощался со мной в конюшне Максена. Передо мной встало его спокойное лицо и мрачное беспросветное отчаяние в глазах. Вот так и с нашей Империей — хорошо начиналось, да плохо кончилось. Я бы заплакала, но слез не было, только ужас от всего происходящего, только тишина, только ветер снаружи.
Перед самым рассветом я выплыла из своих видений и обнаружила, что глаза Гавейна открыты, и он наблюдает за мной.
— Гавейн! — прошептала я. Голос дрогнул. — Гавейн! — я протянула руку, чтобы коснуться его, вспомнил последние слова, сказанные мне, и отдернула пальцы. Без сомнения, я была последним человеком, которого он хотел бы видеть в эти немногие оставшиеся ему часы. А вдруг нет? Да, есть же еще послание! — Ты меня понимаешь?
Его губы беззвучно шевельнулись, но я поняла: «да». Рис встал и шагнул к своему господину. Взгляд Гавейна сосредоточился на нем.
— Рис, — едва слышно прошептал он. — Это ты? Значит, это все на самом деле?
— Да, милорд. Мы в Инис Витрин. На самом деле.
— И она… она тоже? Мне кажется, я говорил с ней….
— Императрица? Да, она здесь, сейчас. В дороге она вам чудилась, а теперь — вот она.
Он закрыл глаза, затем снова открыл их и посмотрел на меня.
— Миледи, — произнес он почти неслышным шепотом. — Конечно, вы здесь. А Медро, он не…
— Нет. Мне удалось бежать.
— Хорошо. — Его взгляд снова нашел Риса. — Ну вот, братец, на этот раз я, кажется, умираю.
Слуга какое-то время молчал, затем посмотрел вниз и пробормотал:
— Это они так говорят.
— Похоже, они правы. — Легкая улыбка тронула его губы. — Они отрезали мне ноги? Я их совсем не чувствую. Нет? Вот уж не думал, что придется так умирать. Рис, где мой конь?
— В конюшне Сандде, милорд. Я сказал, чтобы они хорошо заботились о нем, лучше, чем о себе.
— Хорошо. — Улыбка перешла в гримасу боли. Гавейн помолчал. — Спасибо. Ты его отпусти… потом. Никто не должен садиться на него после моей смерти. Пусть он увидит... что я мертв. Тогда отпусти его.
— Сделаю, милорд.
— И мой меч. Привяжи его к седлу. Пусть будут вместе. Я должен вернуть их.
Рис несколько раз сглотнул и кивнул.
Теперь Гавейн смотрел на меня.
— Я... рад, что вы здесь, миледи. Я должен... нет, это потом. Сначала сообщение для Сандде. Это важно.
Я кивнула и взяла со стола дощечку. Гавейн кивнул. Он только начал рассказывать о планах Артура, как проснулся лекарь. Он встал, подошел, пощупал пульс воина и покачал головой. Гавейн вежливо попросил его уйти.
— Понимаю. Вы — лекарь. Но я должен рассказать о тайных планах милорда Артура. Вам не стоит это слушать.
— Очень хорошо, — сказал лекарь. — В моих услугах вы больше не нуждаетесь. Но я не только лекарь, я еще и монах, человек Божий. Вам стоило бы исповедаться в грехах и принять причастие.
— Позже, если будет время, — сказал Гавейн.
Монах недовольно посмотрел на нас всех.
— Перед Богом лучше предстать свободным от грехов. А вы всё о мирских заботах и тайной политике…
— Я не рискну отправляться к Богу, оставив здесь невыполненные обязательства. Вот такой я эгоист… — Гавейн усмехнулся. — Прошу вас, идите. Вас позовут, если у меня еще останутся силы.
Монах фыркнул и вышел, а Гавейн продолжил диктовать
