— Слыхал, что у нас деется? — наконец спросила Спорина.
Голос ее против воли дрожал — она боялась того, что Здоровец мог ей сказать. Пора и честь знать…
Не было такого уговора… Не отдают — девок много… Никто не осудил бы его, если бы он сейчас отказался от невесты. Но как же горько Спорине было думать, что она потеряет желанного, любимого жениха из-за чужой вины! А другого, скорее всего, не будет — никто не захочет взять в род сестру испорченного парня, и ей останется одна дорога — переселиться со временем в избушку к Елове и стать, как она…
— Только глухой и не слыхал, — ответил Здоровец и угрюмо сплюнул в прибрежную траву. — И наши болтают, и Черничники мимо нас к себе шли — тоже говорили. Как он?
— А никак! — с досадой ответила Спорина и сердито отбросила за спину разлохмаченную косу, словно хотела совсем от нее избавиться. — Лежит, в небо глядит, слова толком не скажет! Куда ему теперь жениться! Разве что на кикиморе![132]
— А старший что говорит? — спросил Здоровец. Он тоже не слишком был озабочен участью Бре-зя, а вот угроза собственной свадьбе занимала его всерьез. Они со Спориной хорошо подходили друг другу — оба они были неглупы, трудолюбивы, хозяйственны и не забивали головы вещами выше своего разумения. На чужое они не зарились, но и своего не собирались упускать. Из них вышла бы отличная пара — дружная в работе и веселая в празднике, они нарожали бы со временем восемь или десять детей, всех бы вырастили, переженили, вынянчили бы сорок внуков и предстали со временем перед предками в гордом сознании честно выполненного долга и удавшейся жизни. Но над всем этим нависла почти неотвратимая угроза, и оба они не знали, что с ней поделать. Если бы на пути стоял злой медведь или лихой человек, то Здоровец знал бы, как помочь горю. Но их близкому и ясному счастью мешал всего лишь березовый смех, тень листвы на траве, и против этого они были бессильны!
— Молчит! Да что ему сказать? — Спорина в досаде выдернула ни в чем не повинный кустик травы и швырнула в реку. — Сам посуди — какая Брезю теперь женитьба? Невестки отцу не будет! А покуда невестки не будет — и меня не отпустят. На косьбу, на жатву, на прялку — руки нужны! Будто я виновата, что Брезь берегине приглянулся!
Спорина запнулась, закусила губу. Даже жениху она не смела признаться, что отчасти была виновата в помрачении брата. Если бы она не придумала любомелем разгорячить ему кровь, может, берегиня и не учуяла бы жара, не захотела бы завладеть им. Разве она знала, что так выйдет? Она только хотела приблизить срок своей свадьбы, чего Здоровец хотел не меньше нее.
Здоровец помолчал, глядя, как мимо них несет свои воды Светлая Белезень — ровная, благодушная, безразличная к человеческим радостям и горестям.
— А коли помрет? — не отрывая глаз от воды, обронил Здоровец.
— А коли помрет… Стало быть, с Мореной[133] обручится. Кто же меня тогда держать станет? Только он не помрет. К нему Елова берегиню не пустит, а без нее он жив будет.
— А ты… ты-то не передумала за меня идти? — спросил Здоровец, не глядя на нее.
— Как же я передумаю? — прошептала Спорина. Не род, не старейшина, а она сама сейчас должна была решить свою судьбу. — Нас перед чурами соединили — я твоей женой буду или ничьей.
— Ну, коли так…
Здоровец повернул голову и посмотрел на Спорину. Она теребила на груди мешочек со своим оберегом — двойным колосом-спорышом, который Лобан нашел в поле в утро рождения старшей дочери и по которому дал ей имя. Они посмотрели друг другу в глаза и промолчали, и без слов поняв друг друга. В самом деле, Мать Макошь назначила их составить пару, и никто не вправе мешать им в этом. И теперь у них остался только один путь.
Моховики тоже на все лады обсуждали помрачение Брезя. Близких соседей и родичей жалели, но кое-кто тайком радовался, что не все беды обрушились на них одних — другим тоже досталось. Как ни удивительно, но некоторым это служило утешением. Занятые делами соседей, Моховики не сразу заметили исчезновение Малинки. Утром она вместе с другими девушками ходила в рощу величать берегинь — мать и сестры радовались, думая, что она оправилась от горя и готова выбрать нового жениха, благодарили добрую богиню Ладу за эту перемену. Вечером Малинка вместе со всеми ушла на игрища к Белезени, и там сестры потеряли ее из виду. Утром молодежь вернулась без нее. Кто-то подумал, что она опять ушла в леса искать своего волка, кто-то надеялся, что ее увез новый жених и скоро явится с выкупом. Но один день проходил за другим, а Малинка не возвращалась и никаких вестей о девушке не доходило.
— В лесу, видно, пропала! — на четвертый день уже причитала ее мать. — И ее берегини заморочили!
— Уж такая судьба! — со вздохами приговаривал Взимок, опасаясь, что это их наказание за злорадство. — Да, по правде, она с самой свадьбы своей скаженная была, шальная. Еще бы — в волчьей шкуре походить! Кто бы ее теперь замуж взял? А все же жалко девку…
Но берегини не были виноваты в исчезновении Малинки. Радостное оживление, блеск глаз и румянец, который родичи замечали на ее лице в последние дни, были вызваны не забвением Быстреца, а надеждой на скорую встречу с ним. Старательнее прежних лет Малинка исполнила в Ярилин день все обряды, умоляя богиню Ладу помочь ей в самом важном деле ее жизни. А вечером, когда вся молодежь пошла к Белезени, Малинка незаметно ускользнула в лес и со всех ног побежала к болоту. Она была одета в нарядную вышитую рубаху, красивые бронзовые браслеты звенели на ее руках, янтарное ожерелье, купленное у вежелинских купцов, золотилось на груди. Только покрывала не хватало ей для полного убора невесты. Но Малинка снова ощущала себя невестой, как в тот далекий день ее свадьбы. Несла она и приданое — в руке покачивался неизменный узелок с рубахой Быстреца и куском хлеба. До темноты оставалось еще много времени, но Малинка бежала бегом, чтобы дать выход своему волнению. В сердце ее мешались тревога, надежда, нетерпение. Ее зимняя тоска, ее долгие поиски близились к концу. Или она найдет и вернет жениха, или пропадет сама. Но Малинка не боялась смерти — без Быстреца ей не нужна была жизнь.
— Как зимою земля ждет весны, так я жду тебя! — словно безумная, кричала она в небо, и шелест берез под ветром подхватывал ее заклинание. — Как все реки стремятся к Священному Истиру, так душа моя стремится к тебе!
Огнеяр уже ждал ее. Завидев на памятном месте у края болота темный силуэт волка с красной искрой в глазах, Малинка обрадовалась ему, как брату, чуть не бросилась обнимать косматого зверя. Княжич За-ревик, которого Солнечный Хорт[134] обещал отвезти в Сварожий сад[135], и то не мог так обрадоваться своему чудесному провожатому. Но волк уклонился от ее приветственных ласк — не собака. И мотнул головой в сторону: идем.
