С некоторых пор Шоорану казалось, что все люди должны быть такими как Ай: мелкими скомканными и изуродованными, а те большие и красивые, что благоденствуют на сухом или беспомощно пропадают на мокром — это не люди, а просто особые существа, вроде шаварных, но хитрее и опаснее. Как и прежде Шооран оставался илбэчем, но месяц возле постели чудом уцелевшей уродинки изменил его. Отныне он строил не для людей, а против далайна. Люди превратились в толпу, которую надо было обвести вокруг пальца. Этот душевный излом готовился давно и был закономерен, ведь и прежде по следам Шоорана шел Ёроол-Гуй, так что илбэчу приходилось жить, зная, что люди умирают из-за его дел. Гораздо проще справляться с такой работой, если не считать людей за людей. Удобнее. Вот только когда недочеловек смотрит тебе в глаза и в лице у него мука… Шооран ходил опустив взгляд к земле. И еще он перестал сочинять и рассказывать новые сказки. Но этого никто не замечал.
За месяц Шооран четыре раза выбегал к южному побережью и ставил оройхоны. Разбрасывал их как придется, заботясь о собственной безопасности, а не о сухих землях. Ёроол-Гуй порядком потрепал ряды неопытных бродяг, так что лишь во время пятого похода Шоорану пришлось выдергивать из-под одежды хлыст и отмахиваться от насевших изгоев. Особой опасности в том не было: охотники и уцелевшие кольчужники были при деле, перейдя в ополчение, созданное Моэрталом, а бывшие служители сражаться не умели. Они бестолково наскакивали, размахивая кулаками, а увидев загудевший в руках Шоорана хлыст, остановились и попятились. Еще минута и они обратились бы в бегство, но именно в это время из-за тэсэгов появился повернувший на крик дозор.
— Стоять всем! — знакомо гаркнул молодой дюженник, явно только что назначенный и не утративший еще служебного рвения.
Шооран опустил хлыст и сгорбился, стараясь остаться неузнанным. К нему, держа наготове копье, подходил Турчин. Свеженаклеенный значок дюженника ярко выделялся на его доспехе.
— Я сказитель, — сипло произнес Шооран. — Пришел сюда вместе с войсками пресветлого вана, а эти бродяги напали на меня!
— Ска-азитель… — протянул Турчин, пристально разглядывая Шоорана. — Прочих — гнать! — распорядился он, не оборачиваясь. Приказание было лишним, местные изгои давно разбежались.
Меня называют молодым Чаарлахом, — сказал Шооран, все еще надеясь, что Турчин не признает в заросшем и грязном оборванце бывшего товарища.
— Значит, сказитель, — повторил Турчин. — А это, — он кивнул на хлыст, — твой язык. Длинноват немного.
— Война, — объяснил Шооран. — Без оружия нельзя, сами видите.
— Что же, сказитель, — Турчин явно принял решение. — Расскажи нам, в таком случае, про объевшегося чавгой.
Шооран молча кивнул и, окруженный солдатами, направился к недалекому поребрику. Сел, не торопясь скатал хлыст, хотел спрятать за пазуху, но один из цэрэгов со словами: «Дай-ка сюда!» — отнял хлыст. Шооран не возражал. Его сейчас беспокоило одно: узнал ли его Турчин, а если узнал, то как поступит. Хотя в последнем особых сомнений не было, Шооран знал, что душе Турчина благодарность чужда, и ни былое приятельство, ни память о прошлом спасении не заставит Турчина отпустить пойманного дезертира. Так что остается надеяться, что лохмотья и отросшая борода надежно похоронили блестящего цэрэга.
Вот только почему Турчин потребовал именно байку про объевшегося чавгой? Когда-то, рассказывая Турчину о встрече с Чаарлахом, Шооран упомянул непрозвучавшую сказку. Почему-то Турчина задело, что сказки он так и не услышал. Он потом долго приставал к Шоорану, выясняя, о чем же все-таки повествует эта история. Возможно, при звуках знакомого имени в нем всколыхнулось старое любопытство, а может быть, он так издевается, прежде чем схватить разоблаченного преступника. В любом случае, играть следует до конца. Шооран вздохнул и начал:
— Жил на свете Хапхуун — богатый человек. Было у него три поля с хлебом, три туйвана с плодами, три ручья с бовэрами да подземелье с грибами. А чавги у него не было. Все ел Хапхуун, в дюжину глоток пихал, лишь чавги ни разу не пробовал. Самому копать — боязно, у людей покупать — достатков жаль. Так и маялся в мечтах: что за чавга такая вкусная?..
Через минуту Турчин самозабвенно ржал над нехитрыми поворотами побасенки.
— Ну, уморил!.. — хрипел он, отмахиваясь рукой. — Во дают! Значит, от каждого по чавге, а если не съешь, то за все вдвойне платить!.. Не, ты только послушай!..
Когда Шооран умолк, Турчин еще долго икал, отплевывался и утирал раскрасневшееся лицо.
— Да где же ты раньше был, дорогой? Ты всегда ко мне приходи, хоть каждый день. И если обидит кто — тоже ко мне иди — дюженника Турчина все знают!
Шооран поклонился медленно и церемонно, как кланялся после представления Чаарлах, потом подошел к цэрэгу. Протянул ладонь:
— Хлыст верни.
— Чево?! — возмутился солдат. — Хлыст ему? Скажи спасибо, если живым отпустят!
— Отдай! — приказал Турчин. — Он свой изгой, с наших земель. Я его вроде даже припоминаю. Ему безоружным нельзя, от местных-то надо отбиваться…
Солдат нехотя вернул секущий ус, и Шооран еще раз поклонившись, ушел. Уходя он даже не особенно горбился, теперь Турчин видел в нем всего-лишь сказителя, и Шооран мог больше не беспокоиться, что его узнают.
И все же рисковать Шооран не стал. В тот же день он собрал свои пожитки и вдвоем с оправившейся Ай ушел в страну добрых братьев. Он не ожидал там ничего хорошего, но пошел этим путем, потому что считал его самым безопасным. Пара случайных бродяг скорее всего легко пройдет через страну, увлеченную войной и иными важными делами.
Мокрые земли в стране добрых братьев поражали пустотой. Лишь сборщики харваха появлялись здесь, да и те ходили большими группами, ревниво присматривая друг за другом. Охота и сбор кости разрешались общинникам только в дни мягмара, а остальное время прибрежные оройхоны стояли пустыми. Нетронутая чавга хрустела под ногами, и Ай блаженствовала в этих райских по ее мнению местах.
Шооран вел Ай почти по самой середине мокрых островов, где не бывало людей. Правда, от Ёроол-Гуя здесь вряд ли удалось бы сбежать, но к этой опасности путешественники притерпелись и не принимали ее в расчет. Лишь на ночь они устраивались поближе к поребрику, и тогда вечером или рано утром Шооран мог полюбоваться страной всеобщего равенства.
За прошедшие годы страна обнищала окончательно. Те из общинников, кто был хоть на что-то годен, бежали в землю изгоев или устроились в отряды цэрэгов. Остальные вовсе махнули рукой на сохранность урожая, тем более, что после захвата страны старейшин налоги на общинников были снижены. Шооран, поднявшись на тэсэг, разглядывал проплешины вытоптанных полей и старался представить, что начнется здесь через месяц, когда старшие братья поймут, что склады пусты, а потерянные завоевания назад не вернуть. Но пока нелепое государство беспечно доживало последние отпущенные судьбой недели, бодро проедая остатки своих богатств.
