— Я получил ответ, — отозвался Пенда. — Получил и гряду. — Он покосился на Фернао из-под насупленных бровей. — И я признал бы в тебе лагоанца не по внешности даже и не по говору, но по деланному неуважению к тем, кто поставлен над тобою.
— Ваше величество, вы поставлены не надо мною, а над Фортвегом, — ответил Фернао ровным тоном, не упомянув, что в данный момент над Фортвегом властвовали Альгарве и Ункерлант. — И если вы идете, то поторопитесь. Это заклятье требует больших затрат магической энергии. Если бы не силовой источник поблизости, я не смог бы воспользоваться им. И даже так оно продержится недолго, тем более для двоих.
Пенда — чудо из чудес — больше спорить не стал. Беглый король последовал за Фернао из комнаты, не оглянувшись на женщину, с которой спал. Это подсказало чародею кое-что о монаршестве, о чем Фернао прежде только догадывался, и ему стало грустно. Он задумался, взгрустнет ли янинка, когда придет в себя, или вздохнет облегченно. Свои соображения на этот счет у него имелись.
Как только они с королем Пендой покинули то крыло дворца, где содержался пленник, Фернао снял заклятье, замедлявшее окружающий мир до скорости сонной мухи. Теперь уже он сам вздохнул с облегчением: если бы он не рассеял чары, те вскоре спали бы сами с крайне неприятными последствиями. Полынные чары забывчивости он оставил — сил на их поддержание шло не так уж много, а без них беглецов схватили бы через пару шагов, чего Фернао вовсе не хотелось.
На Пенду оборачивалось больше янинцев, чем на Фернао, когда тот проходил дворцовыми коридорами один; растянутое на двоих заклятье действовало не так эффективно, однако держалось. Лакеи чесали в затылках, пожимали плечами так, что позавидовали бы и склонные к мелодраме альгарвейцы, и возвращались к своим делишкам.
Выйдя из дворца, Пенда оглянулся и покачал головой в изумлении.
— Я почти забыл, — признался он, — что в мире есть просторы побольше, чем залы и палаты.
— Если желаете и дальше наслаждаться ими, ваше величество, пошевеливайтесь, — бросил Фернао, торопливо устремляясь прочь, в переулки Патраса.
Король Пенда следовал за ним, не отставая.
— Скажи теперь, почтенный чародей, — поинтересовался беглый фортвежский монарх, — как намереваешься ты доставить меня из Янины в Лагоаш, где я могу надеяться даже и в изгнании вдохнуть воздух свободы?
Фернао пожалел, что Пенда выбрал именно этот момент для глупых вопросов. Ответ у него был только один.
— Ваше величество, в данный момент понятия не имею.
* * *
Следуя за зувейзинским солдатом, несущим в знак действующего между его армией и ункерлантским войском перемирия обращенное острием к земле копье, Хадджадж пробирался по изрытой воронками земле к вражеским траншеям. И солдат, и министр надели широкополые шляпы и длинные плащи — не только чтобы не оскорбить стыдликость ункерлантцев, но и чтобы не мокнуть под льющимся с грязно-серого неба дождем.
Навстречу им вышел ункерлантец в сланцево-серой накидке с капюшоном. В руке он тоже сжимал копье наконечником вниз. К изумлению Хадджаджа, заговорил он на языке зувейзи.
— Ваше превосходительство, вы пройти со мной, — произнес он медленно, но внятно. — Я отвести вас к маршалу Ратарю.
Похоже, из всех форм глагола ему давалась только неопределенная. Хадджадж был не против. Язык зувейзи в устах ункерлантца стал первым проявлением вежества, которое его держава увидела от конунга Свеммеля с начала войны.
— Я пойду за вами, — ответил министр.
Ратарь ждал его менее чем на полет луча за передовыми ункерлантскими окопами. Внешность его соответствовала репутации: несгибаемый и суровый. Раскланявшись и обменявшись с парламентером приветствиями, по ункерлантским меркам, вежливыми и неспешными, он промолвил на своем языке:
— Простите, но зувейзинским я не владею. Вы говорите по-ункерлантски?
— Плохо, — ответил Хадджадж на том же наречии и перешел на иной язык: — Я неплохо владею альгарвейским и то же слыхал о вас. Это правда?
— О да, — отозвался Ратарь и продолжил на безупречном альгарвейском: — Должен поздравить: вы, зувейзин, отважно сопротивлялись войскам под моим командованием.
— Одной отваги недостаточно. — Хадджадж с самого начала войны оставался уверен, что этого будет недостаточно, хотя ошибки противника едва не вселили в него несбыточную надежду. — Итак, маршал, я прибыл по воле царя Шазли, чтобы выяснить, на каких условиях вы, ункерлантцы, готовы преобразовать нынешнее перемирие в крепкий мир.
Ратарь изумленно глянул на него:
— Ваше превосходительство, у меня нет полномочий вести с вами подобные переговоры! Всей моей власти едва хватило, чтобы договориться о нынешнем перемирии, и даже на это мне пришлось получить согласие моего сюзерена. Если вы ищете мира, я должен отправить вас в Котбус, ибо лишь там в силах вы будете найти его.
Хадджадж вздохнул. Он надеялся на лучшее: надеялся, но не ждал.
— Пусть будет что должно, — ответил он. — Позвольте мне вернуться на нашу сторону, чтобы я мог посредством кристалла передать царю Шазли ваши требования. Полагаю, что смогу вернуться в течение часа.
— Очень хорошо, — промолвил Ратарь. — Вас будет ждать повозка, которая довезет вас до ближайшей караванной станции. Эффективность! К слову — мои комплименты вашим солдатам. Местные становые жилы они выводили из строя весьма профессионально и тем значительно затруднили нашу кампанию.
— Этого было недостаточно, — повторил министр иностранных дел.
Ему показалось, что Ратарь от природы действовал настолько эффективно, насколько мог мечтать конунг Свеммель. Хадджадж обнаружил, что эффективно воюющие ункерлантцы нравятся ему еще менее любых других.
Вернувшись на зувейзинскую сторону фронта, он потребовал от кристалломанта связаться с королевским дворцом в Бише.
Из каменного шара на министра глядело крошечное, идеально точное и очень печальное изображение царя Шазли.
— Езжай куда придется. Сделай что придется. Спаси что сможешь, — повелел царь. — Если бои возобновятся, мы еще сможем нанести ункерлантцам не один удар, но военачальники предупреждают меня — они не уверены даже, что мы в силах будем удержать их южнее Биши. Поэтому бои не должны возобновиться.
— Именно так, ваше величество, — отозвался Хадджадж.
Он помнил те дни, когда Зувейза была еще ункерлантской провинцией. Шазли, который тогда был еще ребенком, — нет. Царь полагал, что ункерлантское ярмо будет тяжко. А Хадджадж это знал.
Как и обещал Ратарь, по ту сторону фронта посла уже ждала повозка, с трудом одолевшая разъезженную колею и наведенный поверх бушующего потока, который затопил Вади-Укейка, хлипкий мост. Невзирая на проливной дождь, в воздухе витал запах разложения, знакомый Хадджаджу со времен Шестилетней войны и последовавшего за нею хаоса. Он бы предпочел не будить — больше того, не поднимать из могил — эти воспоминания. Зувейзины сражались отчаянно. Но будет ли им от этого польза или с тем же успехом они могли сложить оружие?
