Дьяк обвел взглядом воинство, заметил кобольдов и поднял руки в приветственном жесте.
— Дети мои! — провозгласил он, и голос его разлетелся над лагерем, эхом отразившись от деревьев. — Я вернулся, чтобы привести вас к победе. Настало время сразиться во имя славы!
Сафир слушал его, смотрел на белеющие в темноте лица, и его охватывало ощущение, что он видит перед собой людей, чья воля подавлена, а желания подчинены другому человеку. И тот, кто сделал это с ними, стоял справа и говорил о том, что на северо-востоке есть богатая страна, которая ждет, чтобы ее покорили. Ее владыка погряз в разврате и сибаритстве, он слаб и неспособен управлять своей империей. Сафир понимал, что речь идет о его родине, Урдисабане, и что Дьяк лжет, чтобы заставить этих людей сделать то, что ему нужно: отвлечь на себя внимание Камаэля, заставить его думать о новой, неожиданной опасности. Кобольды, выполнявшие роли жрецов, помогали ему. Казантарец уже давно задумал и начал осуществлять свой план. Эти несчастные верили в то, что пред ними бог, высшее существо из иной реальности, которое поведет их к победе и славе. Но на самом деле их ждала лишь смерть. Легионеры сметут их за пару часов, даже если эти фанатики будут биться за своего кумира, презрев боль и страх. Они были всего лишь сбродом, малообученным и недисциплинированным. Их объединила варварская вера в того, кто показал им Чудо, пообещал Хлеб и заслужил Авторитет. Об этих трех составляющих власти Сафир вспомнил, когда Дьяк начал описывать богатства Урдисабана — в основном правдивые, но зачастую и сильно приукрашенные. Ему было неприятно присутствовать при этом спектакле, быть его частью. Но он знал: это необходимо для того, чтобы император Камаэль потерял бдительность. Без жертв не обходится ни одно великое дело. И эти люди обречены на заклание ради того, чтобы Сафир и Дьяк могли осуществить свою месть. Если они не были готовы идти до конца, то не стоило и начинать — так говорил атаи накануне, когда излагал ученику подробности своего плана.
Сафир представил, как полчища варваров, наемников и мародеров, послушных воле своего так называемого бога, врываются в пограничные города Урдисабана с именем Воала на устах. Их война будет короткой, но кровопролитной. Сафиру было жаль их, мирных жителей, легионеров — всех, кто поляжет в этой мясорубке. Он спрашивал себя, готов ли он отказаться от мести ради того, чтобы избежать этих смертей, и чувствовал, что, несмотря на все неприятие методов Дьяка, не может позволить Камаэлю жить дальше. Это было эгоистично, но жажда совершить возмездие в последнее время полностью овладела Сафиром. Каждый день он представлял, как император падет от его руки, пытался предугадать выражение его лица. Пусть он никогда не сможет превращать людей в рабов-фанатиков, как Дьяк, пусть уроки атаи относительно Хлеба, Чуда и Авторитета прошли для него даром, но его рука не дрогнет, когда придет пора вонзить меч в сердце Камаэля!
— Покоритесь ли вы мне?! — вопрошал Дьяк тем временем, и толпа хором отвечала ему, падая ниц. — Завтра на рассвете вы выступите в великий поход. Вы отправитесь на северо-восток и обрящете славу и богатство! — Дьяк сдал несколько пассов, и в воздухе возникли золотые шпили и черепичные крыши Тальбона. — Все это будет вашим! Я поведу вас, и ни одна армия не сможет остановить вас!
Сафир не слушал, хотя Дьяк говорил еще долго. Он спрашивал себя, остался ли хоть крошечный шанс вернуть Армиэль? Он понимал, что если да, то шанс этот ничтожен, но ему хотелось верить, что их любовь сможет подняться над обстоятельствами и существовать независимо от того, что будет происходить вокруг.
— Нам пора! — слова Дьяка заставили Сафира прийти в себя.
Оглядевшись, он заметил, что люди расходятся, а к алтарю приближаются кобольды. Они поклонились Дьяку, и один из них сказал ему что-то на своем языке. Казантарец немного помолчал, потом кивнул, и кобольд поспешно удалился.
— Придется задержаться, — обратился Дьяк к Маграду, — я совсем забыл об одном деле.
— Как скажешь, — отозвался тот.
Через пару минут кобольд вернулся в сопровождении девушки, облаченной в легкие доспехи. Она опустилась на колени и поклонилась Дьяку до земли.
— Как тебя зовут? — спросил казантарец.
— Бельдия, — ответила девушка, не поднимая головы. В ее голосе слышалось благоговение. Сафир посмотрел на нее с жалостью.
— Ты хорошо поработала, — сказал Дьяк, извлекая из-за пазухи какое-то украшение, — и заслужила награду. Встань и подойди!
Девушка поспешно поднялась и приблизилась на два шага. Дьяк торжественно надел ей на шею безделушку. Сафиру показалось, что это был золотой медальон.
— Отныне ты отмечена! — провозгласил Дьяк, и лицо девушки залилось румянцем. Она потупилась. — А теперь ступай и служи еще лучше!
Девушка низко поклонилась и пошла прочь. Сафир видел, как сжимает она рукой медальон.
— Теперь все, — проговорил Дьяк, забираясь на шею ящера. Сафир последовал за ним.
— Кто она? — спросил он.
— Бельдия, — ответил казантарец, махнув кобольдам на прощание и поднимая ящера в воздух.
— Это я и сам слышал. За что ты ее наградил?
— Помнишь гладиатора в черных доспехах?
— Еще бы! Разве я могу его забыть?
— Я послал его убить императора. Но сам он едва ли смог бы добраться до него. Пришлось ему немного помочь.
— Каким образом?
— Я приказал Бельдии захватить его и продать Ламкергу. Я не сомневался, что он станет победителем. С моим-то подарком! — Дьяк усмехнулся.
— Ты про руки?
— Разумеется.
— Значит, ты рассчитывал, что Камаэль сойдет на арену, чтобы наградить его, и он убьет императора?
— Вот именно. Но кое-кто нарушил мои планы.
— Ну извини.
— Не стоит. У тебя будет возможность это исправить.
— Очень надеюсь.
Ящер уносил их в Казантар, где находилась Белая Башня Дьяка, а армия, поклоняющаяся Воалу, пришла в движение. Людям предстояло свернуть лагерь и на рассвете выступить в поход. Кобольды собрались у алтаря для вознесения молитв и жертвоприношений, звук их бубнов разносился по округе глухими ударами.
* * *
Армиэль шла по ковровой дорожке, а три десятка рабов, одетых в белые объемные наряды и препоясанных широкими атласным кушаками, разбрасывали перед ней лепестки роз и шалфея. Вельможи и прочие гости выстроились по обе стороны аллеи и поднятием рук благословляли проходившую мимо них невесту. Из дальнего конца сада доносилась торжественная музыка — там находился алтарь, у которого Ормак Квай-Джестра ждал свою будущую супругу, чтобы принести жертву богам, и в первую очередь степенной и мудрой Юмаэлине, покровительствовавшей вступившим в брак. Для этого рабы держали на привязи белоснежного барана, пушистого, как облако. По случаю торжества его копыта и рога позолотили, а вокруг шеи повязали несколько разноцветных лент. Ритуальный нож лежал подле Ормака, на алтаре — он должен был самолично перерезать агнцу горло и окропить его кровью жаровню, чтобы жертвенный дым поднялся в обитель богов и бессмертные вкусили его.
