Огромный черный конь его достиг брода, и чародей поднял его на дыбы. У Зорко велико было искушение метнуть копье прямо сейчас, пока противник не приготовился к защите, но венн не стал этого делать. Не потому, что сильно уважал колдуна: нет, они не перемолвились и словом. Венн опасался, что так просто биться с этим врагом нельзя.
— Владелец черной собаки, носящий знак Граине, — заговорил Брессах, осадив коня и остановившись напротив Зорко. — Ты видишь, какая сила стоит позади меня. Облик их кажется тебе безобразным. Но кто сказал тебе, будто камень не может видеть, будто железо не способно творить, будто дерево недвижно, а туман не имеет души? Откуда знаешь ты, что безобразно и в чем красота? Или те, кто победил Феана На Фаин прежде холодным железом, сделали эту землю краше? Нет спору: Туаттах равны богам и многое им подвластно, но и я властен не менее, и те, кто позади меня, тоже построят башни и откроют холмы. Пусть башни их будут грубы, пусть они не будут ткать полотен, подобных тем, что скрывают тело королевы, пусть их молоты не сотворят серебряных листьев, как молоты Волшебного Дома: они сделают другое. Дикие скалы и сосны на них не хуже яблоневых садов королевы. Встань на мою сторону, и твоя сила преобразит эту страну!
— Камень, что разбил ты над препоной, рек ответное слово, — откликнулся Зорко.
— Тебе многое дано слышать, — заметил чародей. — Эти камни создал я, и в них часть меня. Если я забрал принадлежащее мне и он умер, значит, он не должен жить.
— Если мать убьет дитя, ей нет прощения, — ответил венн. — В нашей власти давать имена, но не в нашей — отнимать их. Зачем звал ты меня к броду? Биться или лаяться?
— Если ты хочешь битвы, получай ее! — воскликнул Брессах Ог Ферт.
Он занес копье, и венн не успел поднять щит, как черная молния, вырвавшись из этого копья, ударила Зорко в грудь. Удар был такой, словно кузнечный молот упал нечаянно с саженной высоты прямо на венна. Наверняка под кольчугой был теперь синяк, но, к удивлению самого Зорко, он был цел и невредим и даже остался в седле!
Но более всего удивлен был колдун. Должно быть, впервые оружие его встретилось с броней, кою не смогло пробить. Но Брессах не стал медлить, и вторая молния ударила навстречу венну. На этот раз Зорко успел заслониться щитом. Удар такой, будто десятеро таких, как Бьертхельм, разом обрушили на этот щит свои секиры, расколол щит на три части. И добро, что Зорко чуть отвел к себе руку, когда этот удар принимал, иначе повиснуть бы его руке, как бесполезной плети. Венн отшвырнул в сторону ненужные обломки, и третья молния немедля настигла его. На этот раз он видел все, как будто время потекло по-иному, и то, что было быстрым, сделалось медленным.
Черный зигзаг прорвал ткань окружающего Зорко мира, точно трещины на его холсте, откуда выходило безликое войско, и устремился змеей к его груди. Но в локте от Зорко некая неведомая сила столкнула молнию с ее пути, и последний удар ее пришелся как раз в золотой солнечный знак, так и оставшийся снаружи. И тут же молния изникла, будто не было ее, и венн, вместо того чтобы разорваться на части, лишь ощутил сильный, да не смертельный удар.
В ответ Зорко, плавно отведя руку с копьем, с силой метнул железную рогатину на ясеневом древке в колдуна. Тот, не ожидая такой прыти и стойкости от противника, только и успел поднять на дыбки коня. Копье вошло глубоко и плотно застряло в угольно-черном теле. Зорко всегда было жаль, если в битве падал конь, но теперь вместо горестного ржания раздался над равниной и холмами вой, точно тысяча волков взвыла разом. Один звук этого воя, услышь его одинокий путник где-нибудь среди холмов или в лесу, мог бы лишить его навеки рассудка — столько ужаса, злобы и ярости было в нем. Но Зорко видел все, и видел причину этого воя, и не устрашился. Тот, кто был конем, на глазах у него обернулся чудищем с волчьей пастью и змеиной головой, стоящим на четырех чешуйчатых лапах, как у исполинской ящерицы. Чудище похоже было на змея, что венчал собой носы сегванских ладей, но змей сегванский жаждал бури и битвы, а чудище под колдуном рвалось убивать.
Копье Зорко ударило коню-змею прямо посредине груди, чуть ближе к брюху, и чудище выло и корчилось, вздувая крутые бока, и тело его ходило ходуном как от лихорадки-трясеи. Наконец оно взвыло последний раз, вздохнуло… и опало черным облаком дыма. Дым заклубился, заколыхался под едва заметным ветром и улетел к равнине, оставив на земле лишь горсть черного пепла. Древко ясеневое истлело вместе с чудищем, и лишь железный наконечник, раскаленный докрасна, будто только из горнила, шипел, остывая, во влажной траве.
И тут же порыв ветра с холмов, холодный и яростный, пригнул траву на равнине к земле, и столь был он резок, что факелы у многих из Феана На Фаин потухли.
Но Брессах Ог Ферт выдержал порыв ветра и, выставив вперед левую руку, раскрыл ладонь. И ветер, будто ударившись о невидимую преграду, стал оседать, отступать и обмяк, пока не упал вовсе.
Зорко, которого этот вихрь едва не сорвал с лошади, теперь спрыгнул на землю сам и выхватил меч. Он-то, Зорко, мог уцелеть, если чудесные свойства маленького золотого солнца на его груди не оказались маревом, но попади черная молния в лошадь, и никто бы не смог уж поднять ее к жизни: ни королева Фиал, ни Лухтах и Кредне, ни сам Брессах, коли и возжелал бы такого. А ведь Геллах за это не похвалил бы венна, хоть бы тот и привез кожаные ремни, впрягшись в повозку вместо коня.
Зорко без страха вошел в воду и дошел до середины потока. Три сажени разделяли его и чародея, но Брессах Ог Ферт медлил.
— Что же остановился ты, повелитель черной молнии? — вопросил Зорко. — Или утонуть страшишься в мелкой воде?
Брессах в ответ посмотрел на венна так, будто взглядом хотел ударить его, как тяжелым молотом, или же испепелить. И Зорко узнал силу этого взгляда, который, будто раскаленная крушецовая плита, придавил его к земле. Венн почувствовал, что под этим гнетом тело его от напряжения стало словно каменным, и он ощутил, что и действительно вот-вот окаменеет. Нашарив шуйцей на груди знак, Зорко поднес его к глазам и, зажмурив левый, правым посмотрел на чародея сквозь отверстие.
И увидел Брессаха так, будто прозрел его насквозь невидимым лучом, точно был колдун в прозрачных стеклянных доспехах, и словно одежда его была соткана из стеклянных нитей, да и само тело его будто утратило цвет. И лишь три черных почему-то сердца бились внутри этого тела, и три крови струились в жилах чародея, и три жизни были в нем. И страшный взгляд Брессаха утратил свою силу, и бремя упало с плеч Зорко, и тело вновь стало живым и послушным. А давил Брессах венна третьим, невидимым глазом, что был красным и помещался у колдуна меж бровей.
