Но слишком она была слаба и измучена, чтобы сопротивляться давлению волшебного камня. Малодушие захватило ее, вот она поддалась, уступила еще, и вдруг ощущения изменили ей — исчезла.
В первый миг, не сообразив, что случилось, Золотинка поняла это как облегчение. Она продолжала видеть. И слышать тоже. Даже яснее, чем прежде, но вместо тела, вместо мучительно явственных ощущений не стало ничего — пустота. Утратилась даже голова, мурашки по коже, тяжесть языка во рту, боль в затылке, сожженные ладони — пропали любые, даже незначительные ощущения, которые дают представления о самом себе. Отсутствие тела поразило ее, как внезапная тишина.
Осталась только чистая мысль.
Не умея повернуться, она повела глазами — если, конечно, это были глаза. Скованному взору ее предстал Видохин, он сам откуда-то вынырнул и так близко, что трудно было понять, почему не ощущается дыхания и запаха из зыбкой, чернеющей пасти, обрамленной гнилыми пнями зубов. Видохин отстранился, промелькнул едулоп и появилась Золотинка, собственное Золотинкино подобие, которое и воззрилось на нее — скорее с испугом, чем с торжеством. Облизнула в растерянности губы, потрогала взъерошенное золото волос и кинулась бежать — вдогонку за всеми.
Остался простенок между окнами, которые угадывались светом справа и слева. Болезненное сипение, вздохи, тяжкий топот едулопов, лепет босых Золотинкиных ног по полу — все удалилось, закрылась дверь.
Напрягая слух, она разобрала далекое журчание воды.
В крайнем положении глаз или, точнее сказать, при смещенном поле зрения — ничего иного нельзя было утверждать, потому что Золотинка не улавливала естественного напряжения, какое вызывает поворот глазного яблока в глазнице — она разглядела нечто чернеющее там, где при благоприятных условиях следует рассчитывать на кончик собственного носа.
Если нос у нее был, то совершенно черный.
Сгоряча Золотинка не успела еще и испугаться по-настоящему, не то, чтобы осмыслить свое положение и прикинуть последствия, но томительный ужас уже подкрадывался к ней исподволь… безысходность… полная невозможность пошевелиться и закричать.
И чувство времени, основанное на телесных ощущениях, тоже отсутствовало. Обнаженная мысль как бы лишилась отсчета, основанного на течении бытия. Все, что можно было сказать: прошел неопределенный ряд мыслей. Долго это было или нет, Золотинка услышала грохот: что-то бухнуло раз-другой, задребезжало, медленно поднималась пыль. И появился истукан с тяжелой каменной глыбой в руках.
Вот, значит, для чего он удалился, вовсе не обескураженный никакими сомнения, — Порывай искал увесистый таран, чтобы сокрушить железную дверь.
Медный болван остановился против Золотинки и выронил камень. Потом в некой мешкотной раздумчивости ступил ближе, стена и потолок взметнулись перед Золотинкой, все перевернулось и обвалилось, так что она успела охватить взглядом часть коридора. И снова все тотчас же опрокинулось. Но Золотинка оставалась при этом совершенно неподвижна, она не знала чувства равновесия, не кружилась у нее голова и не захватывало дух при самых ошеломительных переворотах. На взор ее набежали мелькающие пятки болвана и растрескавшийся плиточный пол. Стало быть, она очутилась на плече у истукана.
Еще Золотинка успела отметить перемену там, где видела прежде ряд изваяний: одно из них, второе с краю, как выпавший зуб, исчезло. Оно очутилось на плече у Порывая. Золотинка и была этим изваянием. Она превратилась в статую. В ту высокую черную женщину с гладким животом и гладкими руками… что-то такое припоминалось. Трудно только было теперь сказать, были у статуи ноги или же каменные складки покрывала переходили в тяжелое круглое основание?
И недолго она обманывалась относительно намерений Порывая, медный человек прихватил с собой статую не потому, что распознал скрытую в изящном художестве душу, а как раз наоборот, по причине противоположного свойства: понадобилась крепкая твердая глыба, плотная и тяжелая. Это обнаружилось сразу, когда они дошли до конца коридора. Все взметнулось перед Золотинкой — грохот, пыль, Порываевы руки, грудь, мелькнул пролом. Они прошли сквозь стену! Золотинка успела отметить свежий развал кирпичей и колеблющиеся в клубах пыли обрывки обоев.
С самого превращения Золотинку не оставляло состояние немотствующего изумления, тем более тягостного, что она не имела способа проявить себя и только схватывала все то, что подворачивалось взору: разливы вод, потекшие стены, потолки и пол, обломки разрушенных дверей, проломы — хватало трех-четырех ударов, чтобы Порывай пробивал стену. Он двигался прямиком, неведомым своим чувством угадывая положение оборотня в пространстве.
Так они выломились во двор, где ровно шумели водопады. Случайный мажущий взгляд не открыл Золотинке людей и никого вообще, кроме дохлых едулопов. Она упала в воду и снова вынырнула. Медный человек прихватил свой тяжелый пест и вернулся во дворец другим ходом. Предстали все те же разоренные, перевернутые вверх дном, положенные на бок, взлетающие и падающие покои. Местами Золотинка примечала прежние проломы и разбитые двери — Порывай кружил. Кружил, должно быть, Лжевидохин. Или утратившие руководство едулопы.
Потом Порывай поднялся по лестнице, походя проломил простенок и вышиб дверь, все разметая перед собой, и снова прошествовал чередою затопленных покоев. Открылся обширный мусорный чердак; срываясь с пыльных балок целыми гроздьями, взметнулись летучие мыши.
В глубоких оконцах, прорезавших изнутри кровлю, случайный взгляд выхватывал краюшки расчерченного переплетом простора — повитую размочаленными прядями облаков лазурь.
Порывай ходил кругами, словно потерявшая след ищейка, и останавливался. Потом он взмахнул Золотинкой и с треском перешиб опорный столб в полтора обхвата толщиной — остро желтеющий излом напоминал собой перебитую кость чудовища. А Порывай продолжал; неспешно двинувшись вдоль ряда поставленных по оси чердака опор, он расшибал их одним взмахом каменного песта. Потрескивала и кряхтела крыша, жутко вздыхала, но держалась на прочно устроенных перевязях. Проломленные столбы свисали из-под гребня крыши неровным, расстроенным рядом. Порывай принялся за стропила. Крыша трещала, оседая неожиданными крушениями, с шумным шурханьем целыми пластами осыпалась по краю пролома черепица. Приноровившись к мерному рабочему шагу, медный человек шагал, как косарь на лугу; отмахивая Золотинкой, добросовестно прокосил он низ крыши по одной стороне чердака — балки, обрешетку и черепицу сразу, и когда прошел торцевой стороной, крыша обвалилась всей путаницей стропил прямо на Порывая. Он разгребал ее руками, каменным пестом и выломился на волю.
