Он ни разу не называл меня полным именем. Ни разу, черт возьми.
В мозгу тут же проклюнулась ледяная, такая же, как его голос, жилка. И запульсировала беспокойно.
— Все эти разговоры про судьбу — пустой вздор, крошка.
— Так не должно было случится, — продолжил он, — У нас не было на это права. Мы оба должны были умереть — ты когда умер Элейни, я — рядом с этой планетой, когда сгорел мой корабль. И у нас не было права на счастье, мы вырвали его сами, хотя никто никогда не поверил бы, что герханец и кайхиттен могут быть счастливы вместе.
Судьба не то готовила для нас. Меня ждал тюремный корабль, тебя…
— Сумасшествие. Постепенное выживание из ума на заброшенном маяке.
— Да. А мы, получив свой кусочек счастья, и тот незаслуженный, решили, что мы можем больше. Судьба такого не любит, Линус.
Ему было шестнадцать лет, этому мальчишке, но когда он говорил про судьбу, я слушал его и не решался перебить.
Не мог.
Но он внезапно сменил тему.
— Что будет потом, Линус?
— Что ты имеешь в виду?
— На Герхане. Ты говорил, что не мог там оставаться. У тебя нет больше друзей. Отец…
— У меня достаточно денег чтобы купить небольшой планетоид в той части Галактики, где еще не слышали про
Империю, — улыбнулся я, — Может, я и не очень богат, но кое на что нам с тобой хватит. Можно купить маленькую космическую яхту и путешествовать. При том условии, что мы будем держаться подальше от границ, конечно. Кроме того, после всего этого я формально все еще остаюсь наследником рода ван-Ворт, а это тоже не так уж и мало.
— Тебе придется забыть про свою прошлую жизнь. Все эти ваши придворные балы и приемы…
— Я был бы счастлив, если бы мне пришлось забыть только про них, — смех Линуса ван-Ворта прозвучал странно в замкнутом пространстве ванного отсека, — Я и так отказался от всего этого, когда решил устроиться здесь.
Это уже не мое, это воспоминания того человека, с которым ты, к счастью, не знаком. Тебе ведь тоже придется забыть про то, что было у тебя раньше.
— Я уже забыл это. Как только заглянул в твои глаза.
— Ты весьма искустно отпускаешь комплименты, малыш. Надеюсь, это-то ты хоть вычитал не из журналов?
Он укусил меня за нос, но укус тут же превратился в поцелуй.
— Линус… Прочитай мне еще что-нибудь.
— Что?
— Из стихов.
— Я не многое помню наизусть.
— Но что-то ведь помнишь?..
— Давай потом. Сейчас у меня нет настроения цитировать классиков.
— Не надо их. Читай другое.
— Другое… — я задумался. И вдруг, неожиданно для самого себя, стал читать. Без подготовки, не выбирая, просто коснулся языком неба и вдруг услышал, как зазвенели рожденные этим касанием слова.
За прозрачными узорами стекол
Горький иней — полынь да стужа
Зябнут руки, чернеют ногти
Отогреть бы, да огонь не нужен
Мир холодный так чист и ясен
Вместо оптики — тонкая льдинка
По заснеженным щекам продолжает
Антрацитовый путь свой слезинка
Мне огонь не поможет — спалит
Я отвык от тепла и света
Если в сердце скрипят морозы
Не давайте мне инъекцию лета
Пока не поздно, выйти на солнце…
Руку бледную все тяну к дверце
Да ослаб, безнадежно колотится
Непослушное ледяное сердце
Льда прожилки на глупом сосуде
Сердце бьется, об ребра звеня
До поры. До весны. Дотерплю я.
До поры, когда вспомнишь меня.
Странное ощущение возникло во всем теле. Я с опозданием понял — просто кончился стих и в ванном отсеке опять повисла привычная и спокойная, как июльская паутина в сентябре, тишина.
— Это твои стихи?
— Да. Я написал их очень давно, когда был лишь чуть-чуть тебя старше. Странно, я сам забыл про них… Теперь вот чего-то вспомнились. Странно, правда?
— Не-а, — он качнул головой, — Скорее просто ждали выхода. Иногда так бывает — можешь долго-долго тянуть что-то из себя, вытаскивать, а оно не лезет. А потом — бах… — и все. Вышло как осколок из раны. Всему свое время, я так думаю. А стихи красивые… холодные…
— Глупость, — нахмурился я, — Сопливые зарисовки на произвольную тему. Таких виршей у каждого гимназиста можно найти двадцать тетрадей.
— Наверно, ты просто уже не чувствуешь их.
Не чувствую? Малыш, ты даже не знаешь, как я их чувствую. Как сухо стало во рту, когда с губ сорвалась последняя строка и как остро, как будто в открытую рану опрокинули кислоту, захотелось почувствовать это до конца — до последней капли, до дна. «Из одного стакана можно пить много раз, — писал когда-то Декмарт, -
Но каждый глоток вина — лишь единожды». В юности, особенно среди учеников Академии, мы часто любили пошутить на счет этой фразы, настоящий ее смысл открывается тогда, когда начинаешь чувствовать вкус того самого вина.
— Наверно, так. Я писал их мальчишкой. Тогда, знаешь, многое видится по-другому.
— Я тоже так думаю. Но когда ты был мальчишкой, ты, наверно, совсем не был похож на меня.
На губах забродила улыбка — не привычная, а скрипучая, чужая, с привкусом наложенной годами мудрости.
— Еще как был. Мальчишки — это на самом деле отдельный биологический вид. И они все и всегда похожи друг на друга. Я не забыл, ты не думай.
— И как это? — спросил Котенок с таким выражением лица, как будто никогда в жизни не видел живого мальчишки, но ему было очень интересно, — Расскажи.
— Это… Хитрец ты. Почему я должен рассказывать тебе, а не ты мне?
Он пожал плечами. На этот жест мне всегда нечем было ответить. Котенок знал это и пользовался со свойственным всем подросткам эгоизмом.
— Это — когда вместо крови по твоим венам и артериям бежит чистая энергия. Ее не надо скапливать, но она может вырваться в любой момент. Огнем, феейрверком, взрывом. Когда кажется, что всего в этом мире можно добиться, хотя сам он видится еще смутно, как остров в тумане, но уже почти видны его очертания и даже засыпая, ты думаешь только о том, что осталось только ступить ногой на него, а там уже все пойдет еще легче.
Когда веришь в собственные силы… нет, даже не так. Когда кажется, что сил у тебя столько, что можно крепко ухватиться руками за млечный путь и перевернуть всю Галактику вверх ногами. И еще остается умение смотреть широко открытыми глазами — иногда это причиняет боль, иногда еще что-то, но потом это умение теряется безвозвратно. Жизнь… Как распахнутое перед глазами звездное небо с ясными светлячками.
Делаешь первы шаг — и уже идешь, не можешь остановиться… И воздух еще кажется сладким-сладким, как запах цветущей черемухи, он пьянит лучше вина и он так прозрачен, что через него видно лучше, чем через окуляр снайперского прицела. Смутно и ясно одновременно.
