Не успел Эгин, как некогда, насладиться содеянным собственными руками, как вдруг в стену застучали настойчиво и сильно.
– Тише там, а то щас засуну тебе голову в задницу, чтобы не шумел! Спи давай! ― видимо, его невоспитанный сосед страдал жестокой бессонницей. Ибо всполошиться так от одного достаточно безобидного ругательства мог только тот, кто только и ждал повода выплеснуть свой нервический гнев и обвинить кого-то во всех своих злоключениях. Определенно ― поиски третьего бока в постели, полной клопов, иначе как злоключениями не назовешь.
«А может, он и прав», ― сказал Эгин. Затем он переложил все части ― кроме головы и клешней, ставших, по-видимому, одним целым уже навеки, ― по отдельности, проверил засовы на двери, погасил лампу и уснул за три секунды до того момента, когда его щетинистая щека коснулась подушки.
– …так я посмотрел на тот веер ― мама родная! Все спицы острые, а на концах яд. Он только с виду веер, а так ― сам понимаешь… ― глаголел за стеной тот самый голос, который вечером обещал Эгину засунуть голову в задницу.
– Эти бабы, они такие, ― поддержал второй голос.
– Да там, в Алустрале, и мужики с веерами ходят. Во больные, скажи?
– Да они там, сам видел, просто бабами не интересуются, а все больше промеж себя соображают…
Под аккомпанемент рассуждений о странах и народах Эгин поставил ноги на сырой пол и потянулся.
Все было на месте. Расчлененный Скорпион покоился под подушкой. Чей-то конь призывно ржал у коновязи. Подорожная смердела государственными глаголами в сарноде. Денег было в обрез ― значит, с покупками придется повременить до следующего, более удачного разбоя. За стеной коротали время за приятственной беседой двое жлобов. А слуга уже скребся в дверь, предлагая завтрак Эгину. Но он не станет брать его, потому что не любит еду, которая воняет тиной.
«Теперь осталось всего ничего, ― подумал Эгин. ― Сменить лошадь. Добраться до Пиннарина. Выпустить Скорпиона. Увидеть Овель и умереть. Потому что если Убийца отраженных и есть мое предназначение, коль скоро я следую Великим Путем, а к этому, кажется, все и пришло, значит, после того как предназначение будет выполнено, мне останется отправиться в Святую Землю Грем. Ибо что есть человеческая жизнь без предназначения?»
Собрав вещи, Эгин вышел к коновязи. Как ни в чем не бывало подошел к самой статной лошади ― он так и не узнал, что ее владельцем был не кто иной, как его невидимый сосед, рассуждавший об алустралъских «крыльях лебедя» (а ведь именно такое название носил описанный за стеной веер из-за изогнутой в виде лебединой шеи ручки), ― и, надавав строптивому, но ма-лахольному конюху оплеух в укромном закуте конюшни, оседлал ее сам.
Солнце стояло высоко. Это значило, что он опаздывает и, не ровен час, приедет в Пиннарин позже, чем требовал того Лагха. Это значило, что спать ближайшие двое суток ему не светит. Разве что в седле. А ведь всякий знает, как хорошо спится в седле, когда лошадь, чьи бока в мыле и чьи ноги вот-вот подкосятся, несется иноходью под гору по плохо мощенной дороге.
Такого столпотворения у Восточных ворот Пинна-рина Эгин не видел никогда. Конные и пешие, чиновники и военные, купцы, рыбаки, девки. Вся эта разношерстная публика была озабочена тем же, чем и Эгин. А именно, страстно желала попасть в столицу. И притом сделать это как можно скорее.
А для того чтобы не дать этим чаяниям сбыться, у ворот была расквартирована сотня гвардейцев Сиятельного князя. Они, по всему видно, уже не первый день пробавлялись тем, что урезонивали недовольных, кичились своей значимостью, делали суровые и озабоченные лица, смотрели подорожные и вместо ответов на вопросы либо изысканно хамили, либо загадочно улыбались. Впрочем, для таких, как Эгин, то есть для тех, кому Свод Равновесия ― дом родной, у Восточных ворот был организован отдельный вход. Молодой сотник придирчиво разглядывал документы, удостоверяющие все, что только можно удостоверять при помощи чернил и бумаги.
Правда, желающих побеседовать с ним наедине было тоже не меньше двух десятков. Промаявшись добрых три часа в ожидании досмотра, Эгин успел узнать все малоприятные подробности ожидающей его процедуры. Во-первых, в Пиннарин, в котором происходило что-то, о чем никто не имел представления, пускали только тех, кто есть в списках, доставленных к воротам от самого гнорра. Все остальные шли гулять по окрестностям, ожидая, пока времена переменятся. Во-вторых, и у Южных, и у Западных ворот наверняка все было точно так же. А в-третьих, тем, кто пытается проникнуть в Пиннарин не через ворота, а как-либо иначе, Сиятельный князь Хорт оке Тамай пообещал импровизированное четвертование на месте преступления, а ведь всем известно, что свежий тиран всегда исполняет данные обещания с утроенным рвением.
Эгин вынул свою подорожную. Что ж, это будет занятный трюк. Подлинная подорожная и подлинный жетон. Хозяин подорожной наверняка внесен в эти загадочные списки, ведь недаром он сопровождал бородача Эрпореда ― судя по бумагам, исполнителя секретного задания самого гнорра. Но только что в этом проку, если после ночных трудов Эгина в его подорожной стоит имя Иланафа? Усталый и злой Эгин погладил по страдальческой морде своего жеребца ― третьего за третий день. Как и предыдущие, ― краденого. Может, им еще и на него нужно будет представить документы? Что, мол, служит князю и истине верой и правдой, а кличку имеет такую-то. Смеркалось.
Без сна и отдыха, грязный, голодный и опустошенный, он достиг Пиннарина на полдня раньше, чем требовал Лагха. Но не пошли ли его труды под хвост столичным котам?
– Иланаф, аррум Опоры Вещей, ― отрекомендовался Эгин, сверля взглядом сотника. ― Вот, извольте видеть, моя подорожная.
– Эге, ― сотник с бывалым видом принял документы.
Подорожная прошла без сучка без задоринки. Разумеется, будь на месте сотника коллега из Опоры Писаний, он даже в темноте распознал бы подмену. К счастью, сотник был офицером князя, но не Свода.
– Что там дальше?
– Дальше ― Внешняя Секира, ― уверенно сказал Эгин, сосредоточившись на левом зрачке сотника, и Сорок Отметин Огня перекочевали в руки власть предержащего лентяя.
Сложив руки на груди, Эгин с безучастным видом ждал, пока сотник натешится магической игрушкой, произведенной Шотором в поистине сверхкороткие сроки. Ждать пришлось долго. Поворачивая Секиру то так, то эдак, сотник, похоже, не преследовал никаких Целей, кроме эстетических.
– Покажи, что в сарноде, ― неохотно подытожил он.
– Каждый, кто внимательно прочтет мою подорожную, офицер, сможет убедиться в том, что я и мой сарнод освобождены от досмотра, ― с нажимом отвечал Эгин. Пусть этот придурок почувствует разницу между офицерами Свода и офицерами князя.
