— Ну почему я единственная во всей стране способна мыслить здраво?! — осведомилась Краста и, не дожидаясь ответа, направилась к своей коляске.
По пути маркиза заметила на пальце чернильное пятнышко, фыркнула в раздражении и стерла его.
Леофсиг обнаружил, что с течением дней если и не вошел во вкус сортирного наряда, то, по крайней мере, примирился с ним. Верно — работа была тяжелая и грязная, но не тяжелей, чем рубить дрова или исполнять любую другую повинность по лагерю. Как альгарвейские охранники, так и фортвежские командиры с удовольствием сделали из юноши показательного фортвежца в каунианской команде золотарей.
Леофсиг старался воспользоваться положением как мог. Его каунианский со школьных лет изрядно заржавел. Когда юноша поначалу пытался заговорить на древнем наречии, светловолосые его товарищи обыкновенно с улыбкой переходили на фортвежский. Однако Леофсиг не отступался. В темноте за урожденного каунианина его и теперь нельзя было принять, но юноша понемногу освоил даже желательное наклонение, не дававшееся ему, даже когда учителя прохаживались по спине Леофсига розгой.
Помогло ему войти в общество кауниан-заключенных и то, что их с Гутаускасом койки в бараке стояли рядом. А больше того — нескончаемая вражда с Мервитом. Если Мервит называл юношу любителем чучелок, тот относился к оскорблению как к похвале.
Однажды, когда Леофсиг закапывал вонючую выгребную яму, к нему подошел Гутаускас. Серо-голубые глаза каунианина весело поблескивали.
— Знаешь, — заметил он легкомысленно, — стоялая моча хорошо отбеливает. — В школе Леофсига не учили, как будет по-кауниански «моча»; заключение в лагере для военнопленных расширило его кругозор во многих отношениях. — Может, стоит отбелить тебе волосы? — продолжал Гутаускас. — Как думаешь, станешь ты от этого похож на нас?
— О да, без сомнения! — отозвался Леофсиг и указал на полузасыпанную канаву. — А от дерьма, — еще одно слово, которому его не учили в школе, — твои волосы потемнеют. Станешь ты похож на фортвежца, если я тебя сейчас в выгребную яму окуну?
— Возможно, — невозмутимо ответил Гутаускас. — Бывало, что мы называли фортвежцев «навозниками», так же как вы одаривали нас столь же приятными именами.
Он склонил голову к плечу, ожидая, как отнесется к этому Леофсиг.
— Никто не найдет доброго слова для соседа, — ответил юноша, пожав широкими плечами. — Бьюсь об заклад, даже ункерлантцы не настолько эффективны, — это слово ему пришлось произнести по-фортвежски за неимением подходящего каунианского перевода, — чтобы не ругать своих соседей.
Он закатил глаза, показывая, что принимать его слова всерьез не следует. Гутаускас кивнул.
— А я бьюсь об заклад, что ты прав: твои же собственные слова доказывают это. Так скажи, предпочел бы ты жить в той части Фортвега, которую заняли альгарвейские варвары, или в той, что досталась варварам ункерлантским?
— Я бы предпочел, чтобы Фортвег никто не захватывал, — ответил Леофсиг.
— Такого выбора нет, — промолвил Гутаускас с той скрытой насмешкой, от которой фортвежцы так часто начинали скрипеть зубами.
Леофсиг, однако, уже привык к подобной манере общения. Он серьезно обдумал вопрос — занятие всяко более интересное, чем махать лопатой над полной ямой дерьма.
— Вашему племени, должно быть, легче под ункерлантцами, а нашим — под альгарвейцами.
— Пожалуй, ты прав, — согласился каунианин, — ибо альгарвейцы могут презирать нас, и оттого у них остается меньше презрения в ваш адрес. — Он подождал, пока Леофсиг взмахнет пару раз лопатой, и добавил вполголоса: — Быть может, сегодня ближе к полуночи тебе придется ответить на зов природы, как и мне.
— Да ну? — Леофсиг почесал в затылке. — Знал я, что вы, кауниане, педанты и зануды, но чтобы до такой степени…
Гутаускас ничего не ответил. Он только глядел на юношу пристально, чуть искоса. Леофсиг снова почесал в затылке. Если бы дело происходило в романе о временах Шестилетней войны, герой с первого слова понял бы, что пытается сказать ему каунианин. Ну, по крайней мере, Леофсиг сообразил, что ему о чем-то стараются намекнуть.
— Ну… кто знает? — промолвил он. — Может, и придется.
Все так же молча каунианин отошел и принялся копать новую яму. Леофсиг продолжал забрасывать землей старую. Он не особенно торопился. Альгарвейцы слишком скверно кормили пленных, чтобы те могли торопиться, да и сортирный наряд не то поле деятельности, что способно пробудить энтузиазм.
Наконец, когда солнце склонилось к закату, он отложил лопату и встал в очередь за скудным ужином, вполне напоминавшим скудный завтрак и столь же скудный обед. Ему достался тонкий ломоть черного хлеба и миска щей с репой и парой кусочков солонины, настолько жирной, что ее следовало бы именовать салом, и в придачу чашка того, что альгарвейцы упорно именовали пивом. На вкус казалось, что жидкость черпают прямо из сточной канавы.
Леофсиг все равно выпил эту мерзость. В последнее время он ел и пил почти все, в чем мог хотя бы заподозрить пропитание. Ему доводилось видеть, как пленные глотают собственных вшей. Так низко он еще не опустился, но понимал, что и это возможно. Живот почти непрерывно ныл, словно гнилой зуб. После каждой трапезы боль отступала на часок-другой, и это время юноша особенно ценил.
После ужина пленников строили перед бараками для вечерней, заключительной поверки. В виде исключения альгарвейцы-охранники дважды подряд посчитали заключенных правильно, на чем и успокоились.
— Вы теперь идти, — объявил старший караульный на скверном фортвежском. — До утренний поверка не выходить — только идти ссат, идти срат. Выходить за другим… — Он провел пальцем по горлу. Леофсиг пожалел, что у альгарвейца руки, а не ножи.
Вместе с остальными пленниками из своего барака юноша вернулся на койку. Одни заключенные сбивались в тесные кучки, чтобы поболтать. Другие играли в кости — на деньги или, что чаще, на еду. Кое-кто писал письма домой или перечитывал те редкие послания, что дозволялось им получать. Большинство же безвольно опускались на койки, чтобы отдохнуть и отоспаться, сколько дозволяют тюремщики.
В тусклом свете фонаря на Леофсига мрачно косился Мервит. Юноша тоже поглядывал на великана. Оба слишком устали и были слишком голодны, чтобы обмениваться чем-то, кроме убийственных взглядов. Кроме того, ни тот, ни другой не хотели попасть на суд к альгарвейскому коменданту. Даже половинными пайками драчуны вряд ли отделались бы. Подобная перспектива даже Мервита могла склонить к примерному поведению.
