– Я толкнул его, потому только, что ничего иного мне не оставалось… Мне надо было оттолкнуться, чтобы не попасть в эту пасть – и я оттолкнулся от него. Да, да – он ведь сам виноват! Если бы не задумал этого предательства, мы пробежали бы, и были бы вместе. Он сам виноват. Да и кто такой «он» – ведь это уже и не Чунг был, а предатель, негодяй какой–то…
И тут сзади, слабый, мучительный голос–стон:
– Алёша, Алёша, что же ты…
Алёша вздрогнул, обернулся. Здесь нельзя было обмануться – это действительно был голос Чунга. А позади – страшная картина – страж, сжимал в лапах тело Чунга, и уже откусил от него бок, вместе с рёбрами, теперь, смакуя удовольствие, пережёвывал – хотя Чунг был ещё жив, ясно было, что раны ему нанесённые – смертельные раны. Он исходил кровью, вся зеркальная поверхность под ним была залита кровью, кровь дотекла и до Алёши; кровь стекала и изо рта Чунга – каждое слово давалось ему с огромным трудом:
– Что же ты? Ведь я как раз одолел все те плохие чувства… Я уже стал прежним Чунгом, и, когда мы бежали, я испытывал те же чувства, что и прежде – мы непременно пробежали бы… Зачем же ты толкнул меня?.. Зачем?.. Теперь жизнь моя кончена… Я навсегда останусь здесь…
Алёшины губы дрожали, он, сам не замечая этого, медленно пятился назад; вырывались какие–то обрывки слов: «Я не знал… Я подумал… Я… Я…» – он не мог ничего выразить, он был поражён. Но вот побелевшие губы Чунга сложились в слабую, но добрую, светлую улыбку – голос его, как и жизнь, затухал, но слова врывались в Алёшу, подобно огненным вихрям, жгли его, пригибали к земле:
– Но ничего, ничего – я не держу на тебя зла. Сейчас, в эти последние мгновения я называю тебя другом. Да – не кори себя. Ничего, ничего – ты дойдёшь до цели… – в это время страж откусил от него ещё значительную часть, глаза Чунга закрылись, но тут же распахнулись вновь, вспыхнули необычайным, солнечным светом. – Прощай, друг! – эти слова громом грянули.
– Не–е–ет! – взвыл Алёша. – Да как же я дальше смогу с этим жить?!.. Чунг! Чунг! Сейчас, сейчас – спасу тебя!..
Не помня себя, бросился он к своему другу – и теперь был уверен, что – это именно друг, и что это он, Алёша, повинен в его смерти. Вот он уже рядом с ним, упал на колени, за плечи схватил, хотел вырвать у охранника, оттащить, но ужаснулся той безжизненной, холодной безучастности, которая теперь исходила от этого тела. Ведь только несколькими мгновеньями прежде, такие чувства сильные пылали, а тут…
И тут раздался булькающий кровью глас железного охранника:
– Ну, и что ж ты, а?.. Чего медлишь – я ж получил свою плату! Беги же к своим воротам! Или, быть может, хочешь оказаться на его месте… – и он поглотил ещё значительный кусок Чунга.
Алёша не понимал этих слов он глядел в глаза друга – это были безжизненные, теперь уже навсегда потемневшие глаза. Алёша видел в них своё отражение – никогда он не казался себе таким отвратительным, не достойным жизни. Эти мёртвые тёмные глаза всё нарастали, вот стали подобны двум, заполнивших всё мироздание зеркалам…
Из зеркал этих навстречу Алёше протянулась знакомая ручка.
* * *
С жадностью, с надеждой, с болью вглядывался он в лицо склонившейся над ним Оли.
Дрогнули ее губы, и голосок подрагивающий от волнения проговорил:
– Вот и вернулся…
И не выдержав она расплакалась. Алеша присел на кровати, быстро окинул горницу некоего богатого дома, и вновь всматривался в Олю:
– Ты ли это… Оля! Оля! – долгое время он смотрел на нее… – Что было со мной, Оля, знала бы ты, что я видел!… Нет, не надо тебе этого знать, теперь все это позади…
Он встал на ноги и увидел теперь некоего толстого, богато одето купца, и ещё более толстую бабу по–видимому – его жену, также, в горнице было двое малых детей, которые забавлялись с деревянными солдатиками.
– Наконец–то! – воскликнул купец. А жена его подхватила:
– Очнулся–таки. Мы уж так за тебя волновались, так волновались, а особенно Ольга. Она от тебя ни на шаг не отходила, а ты лежал холодный – холодный. Даже смотреть на тебя страшно было – ты весь синюшный был… Ну теперь – милости просим к столу.
Алеша бросил взгляд на тарелки из которых поднимался к низкому потолку густой пар, пробормотал благодарность, но, не смотря на то, что в желудке урчало – к еде и не притронулся, и вновь порывисто обернулся к Оле. Она молвила:
– Алёшенька, ты должен покушать. Впереди ТЕБЯ ждёт долгая дорога.
Что–то в её словах больно его укололо – только вот он ещё не мог осознать, что именно. Но никогда прежде в присутствии Оли, он не испытывал такого нехорошего чувства – даже холодные мурашки пробежали по его спине. Подумалось вдруг Алёше, что сейчас вот, по какой–то немыслимой причине он может потерять её – теперь он не смел противится, и довольно быстро, обжигаясь, съел горячую манную кашу.
– Алеша, Алеша, – прозвенел голосок Ольги.:
– Да, Оля.
– Знаешь Алеша – дядя Тимофей очень хороший и добрый человек и жена его, Василиса – прекрасна, и детки тоже замечательные, хоть и баловники.
– Да, да, конечно, – закивал Алеша.
Оля продолжала:
– …Значит когда ты дальше пойдешь?
Следующие слова Алёша произнёс потому только, что ему немедленно хотелось покинуть этот дом и чтобы Оля была рядом – за руку её держать:
– Ну что время терять? Сейчас поедим да пойдем…
– Нет, нет – тебе одному идти надо, – проговорила нежно Оля, и положила ему свою невесомую ручку на плечо. – Хозяевам нужна помощница в хозяйства, одна Василиса не справляется. Вот они и пригласили меня остаться. А как я могла отказать таким хорошим людям? Так что, Алеша, пришла нам пора прощаться – тебе надо идти к своей волшебнице на север, ну а я здесь останусь, помогать в хозяйстве да в воспитании детей, – она потрепала за густые кудри одного из баловников. – А тебе Алеша идти надо! Я уже котомку тебе собрала, так что – прощай!
Она встала из–за стола, Алеша потемнел в лице, перед глазами его плавали черные круги.
– Нет, – слабо проговорил он, но Ольга уже подталкивала его в сторону сеней:
– Иди, иди, итак ты потерял уже слишком много времени, теперь тебе поспешать надо и что ты право так расстроился? Ведь сам раньше предлагал мне вернуться, говорил что не выдержу я, устану. Вот и устала, останусь тут, поживу у них месяц иль два, а потом вернусь домой. Что же ты, Алеша, так помрачнел? Я ведь помню – в начале ты и не хотел меня брать с собой, один хотел идти. Вот и пойдешь теперь один…
Они подошли к двери. Оля говорила нежным, звонким голосочком:
– Иди, иди, Алешенька.
– Подожди, подожди. – остановился схватился за голову Алёша. – Этого просто не может быть. Нет, нет – здесь что–то не так…
