слов?
— Харита, — с опаской отвечала она.
Он улыбнулся.
— На языке твоего народа это должно означать «прекрасная»
Она, не отвечая, отвязала лошадь и перебросила веревку через седло. Поставила ногу в стремя и увидела, что она босая. Теперь они оба смотрели на ее ступню, все еще мокрую после купанья, в глине, с прилипшим обрывком листа, — и Талиесин рассмеялся. Его чистый смех раскатился над поляной.
Харите показалось, будто опрокинули амфору, но вместо вина или оливкового масла выплеснулся радостный смех — выплеснулся и серебряными ручейками заструился в зеленой траве. Она тоже рассмеялась, и голоса их взмыли над деревьями, словно птицы, крыло к крылу.
Не переставая смеяться, Талиесин сбегал на берег, подобрал сапоги и шнурок для волос. Однако, когда он вернулся, девушки на том месте уже не было. Он услышал позвякивание конской сбруи и, подняв глаза на звук, увидел, как Харита исчезает в лесу. Первым его порывом было тоже вскочить в седло и кинуться вдогонку. Тем не менее он продолжал смотреть, покуда она не скрылась, и лишь после этого пошел к своему коню, сел в седло и поскакал к Тору, прижимая к груди сапоги и шнурок.
Аваллах хмурился, уперев подбородок в руку. У него за спиной, мрачный и страшный, словно гранитный истукан, замер Аннуби. Эльфин и Киалл сидели на скамье напротив, лица их были темны от гнева и печали. Хафган, закутанный в синее одеяние, опирался на рябиновый посох. Голова его была наклонена, глаза — полуприкрыты, выражение — сосредоточенное.
— Страшные события, — помолчав, сказал Аваллах. — Ваш рассказ сильно меня опечалил.
— Нам самим тяжко об этом говорить, — сказал Эльфин, — но такова истина.
— До последнего слова, — горько вставил Киалл. — Клянусь жизнью!
— Так вы считаете, что эти раскрашенные люди, эти варвары, о которых вы рассказали, придут и сюда на юг?
— Со временем, возможно, — отвечал Эльфин. — Хотя в Диведе мы слышали, что император забирает два легиона из Галлии и вновь посылает войска оборонять Вал.
— Тогда, быть может, вам удастся вернуться на родину, — сказал Аваллах.
— Нет. — Эльфин печально покачал головой. — Если император не укомплектует полностью легионы и не поставит на защиту Вала опытных бойцов, мира на севере не видать.
— Мира не будет больше нигде, — мрачно пробормотал Аннуби.
Эльфин кивнул в сторону Аваллахова советника.
— То же самое говорит и Хафган. Наступают Темные века. Мира больше не будет, только бесконечные войны. — Он вздохнул. — Нет, назад нам не вернуться. Если нам суждено жить, то лишь здесь, на юге. Надо отыскать землю и закрепиться на ней так, чтобы враг уже не смог нас согнать.
Аваллах снова нахмурился и сказал:
— Позволь мне это обдумать. Моему брату принадлежат земли на юге, с ним живет мой сын. Они вскорости будут здесь. Прошу, поживите у меня до тех пор, чтобы мне с ними поговорить. Возможно, мы сумеем вам помочь.
Эльфин кивнул.
— Будь по-твоему, Аваллах, хоть и стыдно нам принимать щедрость, за которую мы не в силах отплатить.
Аваллах поднялся с кресла. По лицу его пробежала гримаса боли, но он пересилил себя и молвил с улыбкой:
— Не считай себя моим должником, государь Эльфин, ведь я, как и ты, чужой в этой стране. Однако, если тебе так будет легче, мы придумаем, чем ты нас сумеешь отблагодарить.
Они двинулись к дверям. На пороге Аваллах повернулся к Эльфину и сказал:
— Певец…
— Мой сын, Талиесин. Да?
— Нельзя ли уговорить его, чтобы он нам сегодня спел?
— Его не придется долго уговаривать, — отвечал Эльфин. — Хорошо, я его попрошу.
Аваллах приветливо улыбнулся и похлопал Эльфина по плечу.
— У меня светлее на сердце от его песен, хотя я почти не понимаю слов. Ничего замечательней я в жизни не слышал.
— Он — друид, бард, — объяснил Эльфин, пока они спускались из внутренних покоев в зал. — По нашим обычаям, клан и король гордятся искусным поэтом. А Талиесин — на редкость способный бард.
— Один из самых способных, — подтвердил Хафган. — Он обладает необычайным, редчайшим даром.
— И это говорит сам верховный друид, — с гордостью заметил Эльфин.
— Ты говорил, что лишился всего, — промолвил Аваллах. — И все же у тебя в свите не один, а два таких барда. Воистину, ты богач.
Талиесин не видел Хариту ни в тот вечер, когда снова пел перед Аваллахом, ни на следующее утро, ни днем. Ближе к вечеру он оседлал коня и выехал за ворота в надежде разыскать ее среди холмов.
Однако вместо этого он выехал к шалашу, который Давид с Колленом соорудили неподалеку от разрушенной церкви.
— Здрав будь, Талиесин! — крикнул Давид, выходя ему навстречу. Коллен поднял глаза от горшка, в котором что-то помешивал на огне, улыбнулся и приветливо помахал рукой.
— Здравствуй, святой человек, — сказал Талиесин, ведя лошадь к шалашу. Он привязал ее к кусту остролиста и поднял глаза к маленькому храму — обычной мазанке с плетенными из лозняка стенами. — Здесь поклоняются Благому Богу?
— Здесь и повсюду, где ведают Его имя, — отвечал Давид.
— Все творение — э… Его храм, — вставил Коллен, но тут же залился краской и спросил: — Правильно я сказал?
— Прекрасно сказано! — рассмеялся Давид. — Все творение — Его храм, да. — Он указал на церковку. — Но это место — особое.
— Почему? — спросил Талиесин. — Этот холм — святой? Или ручей, который бежит под ним?
Давид покачал головой:
— Не холм и не ручей, Талиесин, священно самое место, ибо здесь впервые на этой земле прославили имя Иисуса.
Талиесин огляделся.
— Интересное место. А почему здесь?
— Садись с нами. Мы собрались перекусить. Раздели нашу трапезу, и я расскажу тебе про это место. — Он перехватил взгляд Талиесина, направленный на горшок. — Не тревожься, тут на всех хватит. А Коллен отлично стряпает. Он же галл, у них это в крови.
Талиесин сел, Давид подал ему глиняную миску и деревянную ложку, прочел короткую молитву, и все трое принялись за еду. За похлебкой последовало подогретое вино. Они сидели, с удовольствием прихлебывали из кружек и смотрели, как сгущаются сумерки. Когда в небе зажглись первые звездочки, Давид отставил кружку и начал:
— Давным-давно в этих краях поселилось одно племя. Они жили в свайных домах на озере у подножия Тора. Были у них вождь и друид, а кормились они рыбой из озера, а еще пасли на склонах Тора овец.
На холме они погребали своих мертвецов, ибо здесь стоял безголовый каменный идол. Голова хранилась в пещерке у ручья, и ее время от времени выносили поглядеть на обряды и пляски. Жили они, как было у них заведено, никому
