— А по мне, так на елгаванского шпиона он похож, — промурлыкала она голосом, какого обычно не услышишь за порогом спальни.
Балозио в расстройстве чувств этого обмена любезностями не заметил.
— На дурную болезнь ты похожа! — огрызнулся он.
— Заткнись, каунианин, — страшным голосом прохрипел Орасте.
Можно было подумать, что он изображает военного вождя древних альгарвейцев, — Бембо подозревал, что его товарищ тоже читает исторические романчики.
Орасте уже готов был отходить Балозио дубинкой, когда Бембо шепнул ему на ухо:
— Поосторожней! А если он богатый каунианин?
По виду светловолосого предположить это было трудно, но случалось и не такое. Орасте скорчил рожу, но отступился.
Когда вся компания поднялась по лестнице и ввалилась в участок, сержант Пезаро торопливо опустил пирожное со сливами, которое жевал, но крошки слоеного теста застряли у него в узенькой бородке.
— В чем дело? — проворчал сержант.
Все заговорили, заорали, завизжали хором, сопровождая все более громкие вопли все более яростной жестикуляцией. Балозио каким-то образом очутился на полу — как именно, Бембо не заметил, потому что обменивался с Габриной недобрыми словами.
Пезаро, как большинство альгарвейцев, обладал способностью слушать нескольких собеседников разом.
— Хватит, — проронил он, наслушавшись и насмотревшись. — Бембо, тащи этого олуха, — он указал на Балозио, — в архив. Если он пытался стащить что плохо лежит — в камеру и под суд. Орасте, ты займись девкой. То же самое: если пыталась надуть клиентов — за решетку, если нет — вышвырни ее на улицу.
Бембо подумал было, что Габрина обрушится на Пезаро, посмевшего приписать ей «клиентов». Но потаскушка оказалась хитрей: она послала Орасте еще одну призывную улыбку, и дородный жандарм, по всем признакам, готовы был отозваться. У Бембо появилось подозрение, что архивы будут подвергнуты не столь тщательному досмотру, как потрепанная персона Габрины.
Бембо покорно обернулся к Балозио. На щеке каунианина откуда-то появился синяк.
— Пошли, приятель, — молвил жандарм, — разберемся с тобой.
Дорогу в архивный отдел Балозио, похоже, знал, что показалось Бембо не вполне подобающим образу человека безупречной честности. Жандарм бросил на Саффу плотоядный взгляд. Художница ответила ему непристойным жестом, как Габрина — Балозио, и тут же подмигнула. Зачем она его дразнит — чтобы подбодрить или чтобы свести с ума? Скорее последнее.
Скучающий письмоводитель записал имя Балозио, снял у него отпечаток пальца и пробормотал заклятье. Один из бесчисленных ящиков за его спиной распахнулся сам собой. Чиновник кивнул Бембо.
— Ну точно, числятся у нас его пальчики. — Все с тем же скучным видом он вытащил нужную папку, водрузил на стол и открыл. Бембо узнал рисунок Саффы.
— Посмотрим, — бормотал письмоводитель, листая страницы. — Оштрафован за неуплату проститутке, карманная кража, еще раз карманная кража, привлекался за кражу кошелька… но в тот раз улик не нашли.
— Еще бы нашли! — воскликнул Балозио. — Я этого не делал! — Он развел руками в отчаянной мольбе. — Я каунианин, и все равно меня не смогли осудить! Ну какая на мне может быть после этого вина?
— Хватит и этого, — остановил Бембо письмоводителя. — Спасибо. Посидит за решеткой немного. Будет повод убрать с улиц хоть одного каунианина.
— Да я даже каунианского не знаю! — взвыл Балозио.
Чиновник не обратил на него внимания — он возвращал на место личное дело воришки. Бембо взял каунианина за локоть.
— Пошли, приятель. Пойдешь миром — отделаешься арестом. А нет…
Понурившись, Балозио двинулся за ним.
* * *
Корнелю пил горькое вино чужбины и питался сухим хлебом изгнанника. Он понимал, что метафора остается метафорой и хлеб, которым кормили его лагоанцы, был не черствей того, что привык он жевать на островах Сибиу. Теперь, когда Лагоаш вступил в войну с Альгарве, достать вино становилось непросто, но местное пиво всех сортов, темное и светлое, горькое и сладковатое, он находил превосходным.
Но, сытый и пьяный, он оставался изгнанником. Над Тырговиште и другими городами Сибиу реяло альгарвейское знамя, зеленое, алое и белое. Король Буребисту, не успевший бежать из дворца, находился в плену. И Костаке, жена Корнелю, тоже в руках захватчиков. Возможно, у него родился сын или дочь. Подводник не знал. Не мог знать. Но он хорошо знал альгарвейцев. Они станут крутиться близ Костаке, словно псы вокруг течной суки.
Стиснув кулаки, он сидел на жесткой койке в одной из казарм, которую лагоанцы выделили жалкой кучке вырвавшихся из Сибиу солдат и моряков — последним из свободных сибиан. Корнелю проклинал альгарвейцев, что захватили его страну: за то, что они родились на свет, и за то, что нашли способ исполнить свой замысел, какого не сумел предусмотреть никто в островном королевстве.
В казарму заглянул лагоанский офицер. Корнелю и его товарищи по изгнанию разом подняли головы. Подводник никогда особенно не любил лагоанцев. По его мнению, превзойти Сибиу в торговых делах и военной мощи им удалось только потому, что у них страна больше. И теперь большая держава оставалась свободной, в то время как Сибиу стонет под ярмом, а солдаты Альгарве, как опасался Корнелю, глумятся над его беззащитной супругой.
Но у него была еще одна причина не любить лагоанцев: они не понимали. О да, они приняли его, они дали ему кров и пищу, они даже обещали воспользоваться услугами подводника и его левиафана в войне с Альгарве, в которую запоздало вступили… но они не понимали, с мрачной сибианской гордостью подумал он. В этом капитан был уверен.
Офицер в серо-зеленом мундире лагоанского военного флота направился прямиком к Корнелю. Походка его была легка, свободна и уверенна, это была походка солдата, чей король правит своею державой и скорее всего не лишится короны в ближайшее время. Эта походка и бессмысленно-радушная улыбка на лице незнакомца немедленно вызвали у Корнелю глухую неприязнь.
— Добрый день, капитан, как поживаете? — спросил лагоанец, как ему, без сомнения, казалось, на родном языке Корнелю. С точки зрения подводника, это был скорее альгарвейский, притом изрядно ломаный.
— Разрешите представиться — лейтенант Рамальо, — продолжал тот в блаженном неведении. — Надеюсь, вы не заняты?
Корнелю неторопливо поднялся на ноги. К его удовольствию оказалось, что он возвышается над Рамальо почти на ладонь.
— Не знаю, — ответил он. — Вообще-то у меня здесь столько неотложных дел.
Рамальо от души расхохотался, словно Корнелю отпустил бог весть какую шутку, а не полную горечи насмешку. Возможно, лагоанец отнес тон собеседника на счет собственного слабого владения языком — тогда он просто ошибся. А возможно, не уловил разницы.
