Король Атиль вскинул руку, требуя тишины.
– Сердце мое исполнено радости – столько братьев я вижу перед собой! Здесь и умудренные воины, прошедшие через десятки битв, и смелые юноши, показавшие себя только на тренировочной площадке! Все вы собрались здесь ради благого дела, а боги и праотцы наши смотрят на нас и радуются!
И он широко раскинул руки и развернулся к курганам:
– И разве приходилось им видеть столь могучее и многочисленное воинство?
Кто-то неосторожно вякнул:
– Нет!
В ответ кто-то заржал, а потом все хорошо заорали:
– Нет! Нет!
И король Атиль снова поднял руку – тише, мол.
– Островитяне посылали свои корабли против нас. Грабили нас, и уводили детей наших в рабство, и проливали кровь на нашей родной земле!
Войско гневно зароптало.
– Это они повернулись спиной к Отче Миру и открыли дверь для Матери Войны, и впустили ее, чтобы она вошла к нам дом!
Ропот становился все громче, и Бранд понял, что рычит, подобно зверю, вместе со всеми.
– Но Верховный король говорит: нечего этим гетландцам собираться под знаменами Матери Войны! Верховный король говорит: нет, пусть гетландцы не вынимают мечи из ножен! Верховный король говорит: пусть молчат и терпят, когда их оскорбляют! Так скажите же мне, гетландцы, каков будет наш ответ?!
И из пяти тысяч глоток вырвался одновременный, оглушающий, срывающий горло рев:
– Сталь!!!
И Бранд ревел до хрипоты вместе со всеми.
– Да.
И Атиль крепче прижал к себе меч, и простая рукоять коснулась изборожденной глубокими морщинами щеки, словно ладонь любимой.
– Сталь – вот наш ответ! Багряный день ждет островитян! Пусть они запомнят его, и веками вспоминают с рыданиями!
И с такими словами он широко зашагал к Матери Море, а за ним, плечом к плечу, последовали его военачальники и дружинники, все как на подбор знаменитые воины, о которых рассказывали легенды, и Бранд с детства мечтал воевать у них под рукой. А те, кто еще не попал в песни бардов, проталкивались к королю, пытаясь хоть одним глазком взглянуть на него, дотронуться до плаща, встретиться с льдисто-серым взглядом. Вокруг то и дело орали: «Железный король!» и «Атиль!», а потом крики слились в мерное скандирование: «А-тиль! А-тиль!», люди били в щиты, звенела сталь.
– Время выбирать будущее, парни.
И мастер Хуннан потряс холщовую сумку. Внутри забрякали дощечки жребия.
Все столпились вокруг, пихаясь и довольно похрюкивая, ни дать ни взять боровы у кормушки, и Хуннан один за другим вынимал своими шишковатыми пальцами жребии из мешка и впечатывал их в протянутые жадные ладони. На каждом деревянном кругляше вырезан был знак – морда того зверя, что украшала нос корабля, к которому парень – точнее, уже мужчина! – теперь приписан. Он присягнет тамошнему капитану, станет одним из команды, будет сражаться и грести вместе со своими новыми товарищами.
Те, кому уже достался жребий, восторженно вопили и поднимали его высоко над головой, кто-то уже спорил, чей корабль и чей капитан лучше, а кто-то смеялся и обнимался – Матерь Война соблаговолила посадить их за одно весло.
Бранд ждал, вытянув руку. Сердце бешено колотилось. Речь короля наполнила его сумасшедшим, пьяным восторгом: он сейчас пойдет в поход! И он больше не мальчишка! Прощай, бедность! Прощай, одиночество! Теперь-то он точно совершает благое дело и пребывает в свете, а вокруг него – семья воинов!
Бранд ждал и смотрел, как ребята получают место на ладьях – парни, с которыми он ладил, парни, с которыми он не ладил, хорошие воины и скверные… Он ждал, а толпа жаждущих все уменьшалась, и жребиев в мешке становилось все меньше, и наконец он даже задумался: а не потому ли он остался последним, что выиграл место за веслом королевской ладьи! Вот это честь! Каждый бы хотел оказаться на таком месте! Хуннан обносил его жребием раз за разом, и надежда Бранда крепла. Он ведь заслужил это, разве нет? Он же трудился как проклятый, он же ж достоин! Он же поступал так, как поступает воин Гетланда!
Раук подошел последним, и Хуннан вытащил для него деревянный, не серебряный жребий. Парень посмурнел, но все-таки сумел улыбнуться, пряча разочарование. Остался только Бранд. Он стоял все так же, с протянутой рукой. Парни вокруг замолчали.
И тут Хуннан улыбнулся. Бранд никогда не видел, чтобы тот улыбался, и непроизвольно улыбнулся в ответ.
– А это тебе, – сказал наставник и медленно, медленно-медленно вытащил испещренную шрамами руку из мешка.
Вытащил руку, а в ней…
Ничего.
Ничего не было в его руке. Ни королевского серебра. Ни простого деревянного кругляшика. Только пустой мешок, вывернутый наизнанку, зияющий криво прошитым нутром.
– Ты что ж, думал, я не узнаю? – спросил Хуннан.
Бранд уронил руку. Все они сейчас стоят и смотрят на него. Он это кожей чувствовал. Все взгляды устремлены на него. Щеки загорелись, как будто ему залепили пощечину.
– Узнаю что? – пробормотал он, хотя прекрасно понимал, о чем речь.
– Что ты этому калеке Ярви на ушко нашептал. Про то, что случилось у меня на тренировке.
Все молчали, а Бранд почувствовал, как кишки завязались в тугой узел.
– Колючка… она не убийца, – выдавил наконец он.
– Эдвал мертв. И это она его убила.
– Ты дал ей испытание, которое невозможно выдержать.
– Я решаю, кому какое испытание положено, – отрезал Хуннан. – А вы их проходите – или нет. Ты свое не прошел.
– Я поступил правильно.
Брови Хуннана полезли вверх. Нет, он не рассердился. Просто удивился. Сильно.
– Ну ладно. Утешай себя. Но мне, видишь ли, тоже надо правильно поступать. Так, чтобы уберечь людей, которых я учу искусству боя. На тренировочной площадке я ставлю вас друг против друга в поединке. Но на поле боя вы должны стоять плечом к плечу. А Колючка Бату всегда одна против всех. Люди бы погибли – и все ради того, чтобы она могла мечом помахать. Нет уж, лучше им без нее в поход идти. И без тебя.
– Воинов Матерь Война отбирает, – выдавил Бранд.
Хуннан лишь пожал плечами:
– Вот пусть она тебе корабль и ищет. Ты хорошо дерешься, Бранд, но человек ты плохой. Хороший – он плечом плечу с товарищем стоит. И строй держит.
Может, нужно было прорычать: «Это нечестно!» Как Колючка тогда. Но Бранд никогда языкастостью не отличался. И с нужными словами не нашелся. Вроде как следовало разъяриться, а ярости не было. Он даже пискнуть не сумел, когда Хуннан развернулся и прошел прочь. Даже кулаки не сжал, когда мимо пошли парни. Парни, с которыми он тренировался все эти десять лет.
Некоторые поглядывали с презрением. Некоторые удивленно. Один или двое сочувственно похлопали по плечу. Но все они прошли мимо. Прошли к берегу, к прибою и к качающимся на волнах кораблях. Место на которых они заслужили. Пошли приносить клятвы верности. В поход, о котором Бранд мечтал всю свою жизнь. Раук шел последним, небрежно придерживая рукоять нового меча. Лыбясь через плечо.
– Ну чо, свидимся, как вернемся…
А Бранд остался стоять один. И стоял так долго. Не двигаясь. Стоял один, в чужой кольчуге, и над широкой полосой песка кричали чайки. На песке отпечатались следы мужчин, которых он считал своими братьями. Стоял один, глядя на то, как отчалил последний корабль и поплыл прочь, в открытое море. А с ним и все Брандовы надежды.
Вот так с ними всегда, с этими надеждами…
Та, что Поет Ветер, напела им такой ветер на обратном пути из Скегенхауса, что их вообще к черту унесло. На лиги от курса отклонились.
Они гребли как проклятые, а Ральф орал и ругался, пока не охрип, и все повисли на перепутанных веслах, еле дыша, и вымокли до нитки милостью Матери Моря. Колючка боялась до усрачки, но виду, конечно, не показывала. Она всегда храбрилась, хотя нынче морда гляделась не храброй, а зеленой: корабль скакал на волнах, как необъезженная лошадь, и блевала она в тот день так, как никогда не блевала. Ощущение было такое, что все, что она когда-либо ела, извергалось из нее потоком – через борт, на весло, на колени, причем половина всего этого счастья хлестала из нее через нос.
А внутри Колючки тоже бушевала буря – такая же страшная, как и снаружи. Первая пьяная радость – ура! Жизнь продолжается! – сошла, и она осталась наедине с горькой правдой: из-за своей глупой и поспешной клятвы она разменяла будущее гордого воина на судьбу рабыни, и теперь пребывает в полной власти служителя. Только у нее вместо ошейника клятва. А отец Ярви, между прочим, не спешит делиться с ней планами, и чего он там думает с ней сделать, непонятно.
А самое страшное, она почувствовала, как пошла кровь, и внутренности скрутило новой болью, а грудь стеснило, и все вокруг бесило больше обычного. Она страдала и блевала, а команда ржала над ней, и она бы их всех поубивала, если бы нашла в себе силы отлепить пальцы от весла. Но нет, они скрючились и вцепились в дерево мертвой хваткой.
Так что на причал в Ялетофте она сошла, нетвердо держась на ногах, и колени ее дрожали, и камни Тровенланда были скользкими и мокрыми после ночной бури, а в лужах весело посверкивало солнце. И Колючка побрела сквозь толпу, нахохлившись и понурившись, и вопли торговцев и крики чаек мучительно терзали слух, а люди с ее корабля мерзко хихикали и с преувеличенной сердечностью хлопали по плечам, и от этого тоже тошнило.
