– Можем ли мы помешать ему? – спросил потрясенный Тараск.
– Есть лишь один путь, – ответил Ораст. – Нужно похитить у него Сердце Аримана.
– Но я… – помимо собственной воли начал Тараск и торопливо прикусил язык.
Этого никто не заметил, и Ораст продолжал:
– Сердце Аримана – сила, которая может быть использована против него. Дайте его мне в руки – и я, пожалуй, решусь противостоять Ксальтотуну. Но как похитить его? Чародей прячет Сердце в каком-то тайнике, до которого навряд ли сумеют добраться даже заморийские воры. Я бессилен его отыскать. Если бы только он вновь заснул сном черного лотоса… но в последний раз такое было после битвы при Валкие, когда ворожба отняла у него много сил, и…
Дверь, закрытая на все замки и запоры, беззвучно растворилась. На пороге стоял Ксальтотун. С обычным своим безмятежным спокойствием поглаживал он роскошную бороду, но глаза горели адским огнем.
– Слишком многому я тебя научил, – сказал он ровным голосом.
Его палец, точно перст судьбы, указывал на Ораста. И прежде чем кто-либо успел шевельнуться, он бросил на пол к ногам замершего, как статуя, жреца горсточку пыли. Она вспыхнула и затлела, выпустив струйку синеватого дыма, который обвил Ораста тонкой спиралью. Поднявшись выше плеч, дым с внезапностью кусающей змеи обвился вокруг его горла. Вопль Ораста сменился бульканьем и затих. Он вскинул руки к шее… но глаза уже вылезли из орбит, язык вывалился изо рта. Дым душил его, как веревочная петля; потом он рассеялся и исчез, а Ораст мертвым рухнул на пол.
Ксальтотун хлопнул в ладоши. Вошли двое, которых часто видели с ним, – низкорослые, с красными косыми глазами и острыми крысиными зубами, с кожей отталкивающего темного цвета. Не произнося ни слова, они подняли и вынесли тело.
Движением руки покончив со всем происшедшим, Ксальтотун уселся за стол из слоновой кости, вокруг которого сидели побледневшие короли.
– Почему вы собрались? – спросил он.
– Аквилонцы восстали на западе, – ответил Амальрик, первым пришедший в себя от страшного потрясения, вызванного гибелью Ораста. – Эти глупцы верят, будто Конан остался в живых и возвращается во главе пуатенского войска освобождать королевство. Если бы он появился сразу после разгрома при Валкие, если бы тогда прошел слух о том, что он жив, центральные провинции не решились бы подняться, столь велик был их страх перед волшебной силой, которая тебе повинуется. Но бездарное правление Валерия довело их до такого состояния, что люди готовы пойти против нас за кем угодно, лишь бы скорая смерть избавила их от мучений и нищеты. Разумеется, слух о том, будто Конан при Валкие не погиб, все время гулял по стране, но народ как следует поверил только сейчас. Из Офира вернулся изгнанник Паллантид, он клянется, что в тот день король лежал в своем шатре, сраженный болезнью, а в его доспехах сражался простой воин. Россказням Паллантида вторит мальчишка-оруженосец, едва оправившийся от удара булавы, которым его наградили при Валкие. Еще по стране бродит какая-то бабка с ручным волком и тоже болтает, будто король Конан жив и скоро придет за своей короной. А с некоторых пор и проклятые жрецы Асуры поют эту же песню. Они возвещают, что некоторым таинственным образом якобы получили «слово» о возвращении Конана. Покамест мне не удается поймать ни жрецов, ни старуху, но все это, без сомнения, козни Троцеро. Шпионы доносят – пуатенцы явно собираются вторгнуться в Аквилонию. И я думаю, Троцеро скорее всего потащит с собой какого-нибудь парня, объявляя его королем Конаном…
Тараск засмеялся, но смех его прозвучал неуверенно. Он тайком пощупал шрам под одеждой и вспомнил карканье воронов, помогавших выследить беглеца. Вспомнил он и труп Арвдея, своего оруженосца, которого нашли в пограничных горах чудовищно изувеченным волчьими клыками, – так по крайней мере утверждали напуганные воины. Еще он вспомнил об алом камне, вынутом из золотого ларца, пока спал чародей… но об этом не стоило упоминать.
А Валерий вспомнил умирающего вельможу и жуткий рассказ, вырвавшийся у него вместе с последними вздохами. И четверых кхитайцев, отбывших на юг, да так и не возвратившихся. И тоже придержал язык, ибо ненависть к союзникам глодала его подобно червю, заставляя мечтать лишь о том, чтобы и восставшие, и немедийцы поскорее отправились на тот свет, вцепившись в глотки друг другу.
Но вот Амальрик воскликнул:
– Какая чушь – верить, будто Конан жив!
Вместо ответа Ксальтотун бросил на стол свиток пергамента. Амальрик взял его и развернул, и яростный крик сорвался с его уст. На пергаменте было написано: «Ксальтотуну, главному фокуснику Немедии. Ахеронская тварь! Я возвращаюсь в свое королевство и собираюсь развесить твою шкуру на кусте ежевики. Конан».
– Подделка! – выкрикнул Амальрик.
– Письмо подлинное. – Ксальтотун покачал головой. – Я сравнивал его с подписями на государственных документах, хранящихся в библиотеке дворца. Эти каракули невозможно подделать.
– Значит, – пробормотал Амальрик, – если он и впрямь жив, нынешнее восстание будет совсем не таким, как прежние. Конан – единственный, кому под силу как следует сплотить аквилонцев. Но, – возразил он сам себе, – на Конана это мало похоже. С какой бы стати ему выдавать себя подобным хвастовством? Я бы скорее предположил, что он ударит внезапно и без предупреждения, как чаще всего и делают варвары.
– Мы и так предупреждены, – заметил Ксальтотун. – Ты сам говорил о шпионах и о том, что Пуатен готовит войну. Он все равно не сумел бы пересечь горы незамеченным. Вот он и посылает мне вызов, причем в свойственной ему манере.
– Почему же тебе? – спросил Валерий. – А не мне или Тараску?
Ксальтотун обратил к королю непроницаемый лик.
– Потому, – сказал он, помолчав, – что Конан умнее вас и понял то, чего вы, короли, никак не возьмете в толк. А именно: не ты, Тараск, не ты, Валерий, и даже не ты, Амальрик, суть повелители западных народов. Их хозяин – я, Ксальтотун!
Никто не произнес ни слова; все трое молча смотрели на чародея.
– Мне пристала одна дорога – имперская, – продолжал меж тем Ксальтотун. – Но для начала надо раздавить Конана. Я не знаю, каким образом он спасся от меня в Бельверусе; мне не дано знать, что происходит, пока я сплю сном черного лотоса. Но так или иначе, он на юге, и он готовит удар. Это его отчаянный, последний удар, ставший возможным лишь благодаря ярости народа, натерпевшегося от Валерия. Пусть поднимаются: все их судьбы лежат у меня на ладони. Мы подождем, пока он двинется нам навстречу, и тогда сокрушим его – раз и навсегда! После чего сомнем Пуатен, Гандерланд и глупых боссонцев. Затем придет черед Офира, Аргоса, Зингары, Кофа – все народы мира сплавим мы вместе, выковав мою империю! Вы станете моими сатрапами и тем обретете большее величие, чем ныне, когда вас зовут королями. Я непобедим – ибо Сердце Аримана спрятано так, что ни один человек более не сумеет использовать его против меня!
Тут Тараск поспешно отвел глаза, дабы Ксальтотун, чего доброго, не прочитал его мыслей. Значит, волшебник не заглядывал в золотой ларец, на крышке которого спали змеи, казавшиеся живыми, – не заглядывал с тех самых пор, как положил туда Сердце Аримана! Как ни удивительно, Ксальтотун по сей день не подозревал о похищении Сердца. Видимо, странный камень оказался превыше его черного знания и не подчинялся ему; во всяком случае, сверхъестественные таланты мага не подсказали ему, что ларчик пуст. К тому же Тараску не верилось, чтобы Ксальтотун полностью представлял себе весь смысл откровений Ораста: то-то пифонец говорил не о возрождении Ахерона, а лишь о создании новой земной империи. И Тараск пришел к выводу – Ксальтотун еще не до конца уверен в собственных силах. Им троим необходима его помощь, но и он в них нуждался не меньше. В конце коцов, магия тоже до некоторой степени зависела от ударов мечей и рыцарских копий. Король перехватил взгляд Амальрика, брошенный исподтишка, и уловил его смысл. Пусть маг применит свое искусство, помогая им избавиться от опаснейшего врага. Позже они еще выберут время и ополчатся против него. И уж как-нибудь да превозмогут темную силу, которую сами же пробудили.
Война началась, когда пуатенская армия в десять тысяч человек под развернутыми знаменами, точно стальная река, стекла с южных перевалов на аквилонские равнины. Шпионы божились, будто во главе войска ехал гигант в черных доспехах, с королевским львом Аквилонии, вышитым золотой нитью на груди его шелковой накидки. Итак, Конан был жив! Король возвращался! Теперь никто уже в этом не сомневался, ни друзья, ни враги. Одновременно с южным нашествием пришли недобрые вести и с севера. Всадники, примчавшиеся на запаленных конях, сообщили: из Гандерлавда в Аквилонию тоже двигалось войско, причем бароны северо-запада и северные боссонцы спешили присоединиться к нему.
