Джон Толкин - Дети Хурина. Нарн и Хин Хурин

– Дозволь мне, государь, – отозвался Белег, – и от твоего имени я исправлю причиненное зло, ежели смогу. Не должно сгинуть в глуши задаткам столь славным. Дориат нуждается в нем, и нужда эта возрастет со временем. И мне тоже дорог он.

И рек Тингол Белегу:

– Вот теперь есть у меня надежда, что поиски завершатся успехом! Ступай с моим благословением, и ежели найдешь Турина, оберегай и направляй его, как сможешь. Белег Куталион, вот уже немало лет ты – первый из защитников Дориата, многими своими доблестными и мудрыми деяниями заслужил ты мою признательность. Величайшим же из подвигов сочту я, коли отыщешь ты Турина. Теперь же, в час расставания, проси любого дара: ни в чем не откажу я тебе.

– Тогда попрошу я о добром мече, – промолвил Белег, – ибо орки ныне рыщут в великом множестве и подбираются слишком близко, так что одного лука мне мало, а тот клинок, что есть у меня, их броню не берет.

– Выбирай любой, – отвечал Тингол, – кроме разве Аранрута, моего собственного.

Тогда Белег выбрал Англахель, меч весьма прославленный, названный так потому, что выкован был из железного слитка, который пал с небес пылающей звездой: лезвие его рассекало любое железо, добытое из земных недр. Один лишь клинок в Средиземье был ему подобен. В этом предании речи о нем не идет, хотя ковал его из того же металла тот же самый кузнец, а кузнецом тем был Эол Темный эльф: он взял в жены Арэдель, сестру Тургона. Эол отдал Англахель Тинголу в уплату за дозволение поселиться в Нан Эльмоте и сделал это весьма неохотно; но второй меч, Ангуирель, парный к Англахелю, Темный эльф оставил себе; впоследствии Маэглин похитил его у отца.

Но когда Тингол подал Белегу Англахель рукоятью вперед, Мелиан глянула на лезвие и молвила:

– То недобрый меч. Душа кузнеца живет в нем и по сей день, и черна та душа. Не полюбит меч руку, которой станет служить, и недолго у тебя пробудет.

– Однако ж намерен я владеть им, пока в силах, – отвечал Белег и, поблагодарив короля, взял меч и пустился в путь. Долго скитался он по Белерианду, тщетно пытаясь разузнать хоть что-нибудь о Турине; и многие опасности подстерегали его на пути; минула зима, а за ней и весна.

Ныне же повествование вновь возвращается к Турину. Он, почитая себя изгоем, коего король станет преследовать, не вернулся к Белегу на северные границы Дориата, но ушел на запад и, незамеченным покинув пределы Хранимого Королевства, оказался в лесах к югу от Тейглина. До Нирнаэт там жило немало людей в отдельно стоящих хуторах: по большей части принадлежали они к народу Халет, однако правителя над ними не было; жили они как охотой, так и землепашеством, выпасали свиней, возделывали расчищенные участки, отгородив их от дикой чащи. Теперь почти все эти люди погибли либо бежали в Бретиль, и в краю том хозяйничали орки да разбойники. Ибо в те лихие времена бездомные, отчаявшиеся люди сбивались с пути: были среди них и те, кто уцелел в проигранных битвах и на разоренных землях; а иных изгнали в глушь за совершенные преступления. Они охотились, промышляли себе пищу, какую могли; многие занялись грабежом и не ведали жалости, когда подгонял их голод либо иная нужда. Зимой они становились особенно опасны – под стать волкам; те, кто еще защищал дома свои, так их и называли: гаурвайт, люди-волки. Человек шестьдесят сбились в отряд, скитаясь по лесам за пределами западных границ Дориата; и ненавидели их едва ли меньше орков, ибо были среди них изгои, ожесточенные сердцем и озлобленные против своих же соплеменников.

Самым жестоким среди них был некто именем Андрог: ему пришлось бежать из Дор-ломина из-за убийства женщины; из той же земли пришли и другие – старый Алгунд, самый старший в отряде, что спасся из битвы Нирнаэт, и Форвег, как сам он себя называл, светловолосый, с бегающими блестящими глазами, дюжий и храбрый; давно отрекся он от обычаев эдайн народа Хадора. Однако даже теперь являл он порою и мудрость, и великодушие; он возглавлял отряд. Ныне число их умалилось примерно до пяти десятков, ибо многие погибли в стычках или не выдержали лишений и тягот; и сделались изгои весьма опасливы и высылали вперед разведчиков или дозорных, будь то в пути или на привале. Так что, едва Турин забрел в их угодья, разбойники о том прознали, выследили его и взяли в кольцо – и, выйдя на прогалину у ручья, внезапно оказался он в кругу людей с натянутыми луками и обнаженными мечами.

Турин остановился, но страха не выказал.

– Кто вы такие? – спросил он. – Я думал, одни только орки устраивают засаду на людей; вижу, что ошибался.

– И, чего доброго, горько пожалеешь о своей ошибке, – промолвил Форвег. – Ибо это наши угодья, и мои люди не дозволяют чужакам свободно здесь разгуливать. В уплату мы отбираем у них жизнь, разве что они в состоянии ее выкупить.

Турин мрачно рассмеялся:

– С меня, с отверженного изгоя, ты выкупа не возьмешь. Можешь обыскать мой труп, но дорогой ценой за платишь ты за право проверить истинность моих слов. Многие из вас, верно, умрут раньше.

Однако ж казалось, что Турин и впрямь на волосок от гибели, ибо не одна стрела, вложенная в тетиву, дожидалась слова вожака, и хотя на Турине под серой туникой и плащом была эльфийская кольчуга, две-три нашли бы смертоносную цель. Враги стояли слишком далеко: мечом не достать, даже в прыжке. Но Турин вдруг нагнулся, углядев под ногами у кромки ручья камень-другой. В это самое мгновение какой-то разбойник, разозленный его гордыми словами, выстрелил, метя чужаку в лицо, но стрела пронеслась над его головою, Турин же резко распрямился, точно высвобожденная тетива, и швырнул камнем в лучника, и так силен и точен был бросок, что тот рухнул наземь с проломленной головой.

– Живым я бы пригодился вам больше, вместо этого злополучного бедолаги, – промолвил Турин и, обернувшись к Форвегу, молвил: – Коли ты тут предводитель, так не след тебе позволять своим людям стрелять без приказа.

– Я и не позволяю, – отозвался Форвег, – но этот поплатился достаточно быстро. Я возьму тебя вместо не го, коли станешь ты лучше прислушиваться к моим словам.

– Стану, – промолвил Турин, – покуда ты – предводитель, и во всем, что предводителю пристало. Однако принять ли нового человека в содружество, решает не он один, сдается мне. Должно выслушать всех и каждого. Есть тут такие, кому я не мил?

Двое разбойников воспротивились; один из них приходился другом убитому. Звался он Улрад.

– Странный способ вступить в отряд – убить одного из лучших наших людей! – промолвил он.

– Он первым бросил мне вызов, – отозвался Турин. – Ну так что ж! Я готов биться с вами обоими, с оружием или голыми руками. Тогда вы сами убедитесь, достоин ли я заменить одного из лучших ваших людей. Но ежели для испытания потребуются луки, тогда лук нужен и мне. – И он шагнул к изгоям, но Улрад попятился назад и сражаться не захотел. Второй же бросил лук наземь и пошел навстречу Турину. То был Андрог из Дор-ломина. Он встал перед Турином и смерил его взглядом.

– Нет, – наконец промолвил он, качая головой. – Всяк знает, я – не трус малодушный, однако же тебе я не ровня. Как и никто из наших, сдается мне. Коли ты к нам примкнешь, я против не буду. Но в глазах у тебя странный блеск; опасный ты человек. Как твое имя?

– Нейтаном, «безвинно обиженным», зову я себя, – промолвил Турин, и Нейтаном с тех пор именовали его изгои; и хотя говорил он, что пострадал от несправедливости (и слишком охотно верил любому, кто утверждал про себя то же самое), ничего более так и не открыл он ни о своей жизни, ни о том, откуда родом. Однако ж ясно было, что некогда занимал он положение весьма высокое и хотя ничего при нем нет, кроме оружия и кольчуги, сработаны они эльфийскими кузнецами. Очень скоро завоевал он одобрение сотоварищей, ибо был силен и отважен, и лесной наукой владел лучше них; соратники же доверяли ему, поскольку Турин не был жаден и о себе думал мало; но боялись его – из-за внезапных вспышек гнева, которых не понимали.

В Дориат Турин вернуться не мог, или гордость не позволяла; в Нарготронд после гибели Фелагунда не допускали никого. Отправиться к малому народу Халет в Бретиль он считал ниже себя, а в Дор-ломин идти не решался, ибо на подступах к нему кишмя кишели враги, и мнилось ему, что в ту пору одинокому путнику нечего и надеяться пройти через перевалы гор Тени. Потому Турин остался с изгоями – ведь в обществе себе подобных легче вынести нужду и лишения в глуши; и поскольку хотелось ему выжить, а постоянно вздорить с ними было невозможно, он почти не пытался положить конец их злодеяниям. Так вскорости свыкся он с убогой, а зачастую и жестокой жизнью, и однако ж порою пробуждались в нем жалость и отвращение, и тогда страшен он бывал в гневе. Так, среди злодейств и опасностей, дотянул Турин до конца года и выдержал зимние тяготы и голод, пока не настало пробуждение и не пришла ясная весна.