Я лишь с трудом различил Гейррёда, стоявшего у дальней стены с огромными кузнечными щипцами в руках. Как только мы вошли, он наклонился над одним из очагов и, вытащив оттуда щипцами какой-то предмет, швырнул им в нас. Оказалось, что это довольно массивный железный шар, раскаленный докрасна. Я быстро отскочил в сторону и превратился в греческий огонь. А Тор легко поймал раскаленный шар железной перчаткой и с ужасающей силой швырнул его обратно. Шар угодил Гейррёду прямо под дых и насквозь пробил его тело, сокрушив ребра и внутренности и вдребезги разнеся стену у него за спиной.
Если это можно было назвать «спортивной игрой», то команда асов уже наверняка победила. Однако нужно знать Тора: уж если он всерьез разъярится, то остановить его невозможно, точно быка, увидевшего красную тряпку. Короче, от замка Гейррёда он камня на камне не оставил, а затем, оставив позади груду тел, вышел наружу и там тоже продолжал бушевать. Когда его гнев несколько поутих, он остановился, весь в крови до подмышек, и стал смущенно смотреть на это жуткое побоище, несомненно припоминая мои рассказы о дивных зеленых лугах, голубых небесах и хозяине с двумя очаровательными дочками.
Я решил не задерживаться возле него, пока он будет сравнивать все это с реальной действительностью, и, снова превратившись в сокола, взмахнул крыльями и помчался назад, в Асгард, надеясь, что в следующий раз увижусь с Громовержцем не слишком скоро. Тор обладал поистине устрашающим темпераментом и, если сильно его разозлить, становился страшен, но, с другой стороны, он редко был способен подолгу точить на кого-то зуб. Через пару недель, думал я, он совершенно позабудет подробности нашего маленького приключения, и моя шкура в очередной раз останется цела.
Что же касается народа Льдов, то тут дело обстояло иначе. Теперь я не сомневался, что мне не простят участия в трагических событиях этого дня, хотя сам я ничего такого и не сделал; теперь мне нечего ждать пощады от великанов, живущих в этих краях. Получалось, что я очень быстро лишался одного за другим тех мест, где мог бы скрыться в случае необходимости. А в воздухе между тем уже чувствовалась угроза, подсказывавшая мне, что время такой необходимости не за горами…
Кровь, как говорится, не водица. Но золотом можно оплатить все на свете.
Локабренна
Я ведь, кажется, говорил, что нашим мирам однажды уже приходил конец? Разумеется, это не совсем правда. Миры никогда по-настоящему не кончаются – конец приходит лишь тому народу, который эти миры присвоил. Порядок и Хаос тоже существуют вечно, однако равновесие между ними постоянно колеблется, именно поэтому Один, наш Генерал, всегда спал вполглаза и никогда не ослаблял бдительности.
Пока что у нас все шло очень даже неплохо. Спокойная жизнь длилась десятилетиями; лишь время от времени великаны с дальнего Севера или гор предпринимали атаки на Асгард – им по-прежнему не давал покоя высокий трон Одина. Колдунья Гулльвейг-Хейд и вовсе ушла в андерграунд. Хаос, похоже, погрузился в спячку.
Пока что всем командовал Порядок, и казалось, что впереди у нас только голубые, безоблачные небеса и никаких бед.
Однако время от времени Один начинал испытывать некоторую неуверенность в собственной безопасности. Старик частенько бывал слишком прямолинеен в суждениях и порой ошибочно видел в том или ином народе только самое худшее; кроме того, он вечно всех в чем-то подозревал, вечно был настороже и никогда никому ничего не прощал. Когда мы с Тором вернулись из недолгого путешествия, оказалось, что Один все это время проторчал в своем вороньем гнезде, беседуя только с воронами, да еще время от времени спускался к Источнику Мудрости и советовался с головой Мимира, покоящейся в своей колыбели, сплетенной из рун.
Меня всегда интересовало, почему он так преклоняется перед этой лишенной тела Головой? Ну, допустим, ему удалось вернуть Мимира из Страны мертвых, что, безусловно, давало определенную перспективу. Иногда бывшие мертвецы обладают способностью предсказывать будущее[65] – хотя вы уже знаете один из моих девизов: «Никогда не доверяй оракулу». Но голова Мимира, понятное дело, была не слишком довольна тем, что ее искусственно оживили и годами держат в ледяной воде, а потому, хотя Один и мог заставить голову говорить, она редко это делала по своей воле. Однако с некоторых пор он проводил в ее обществе все больше времени и о чем-то с ней шептался, глядя на воды тайного источника[66], следя за возникающими на воде изображениями магических рун и пытаясь в кромешной темноте разглядеть свой путь…
Никто не знает, когда голова Мимира впервые выдала ему свои пророчества. То ли Генерал заставил голову говорить, то ли она заговорила по инициативе самого Мимира – это знают наверняка только они двое, если, конечно, голова еще жива. Но тридцать шесть строф ее пророчества переменили мир, в котором мы живем; заставили померкнуть солнце и луну, а воронов Одина послали к самым глубоким корням и к самым верхним ветвям Иггдрасиля в поисках… чего же, собственно? Понимания?
Избавления?
Смерти?
У меня-то с этим никаких проблем не возникало. Мне вообще казалось, что боги и так слишком давно живут легко и беззаботно. Но мое собственное положение совершенно безопасным назвать было трудно, и я вовсе не спешил умирать ни от руки асов, ни под грудой обломков Хаоса. Если Всеотец действительно шпионит за мной (в чем я все больше убеждался), тогда мне нужно понять причину этого. Я вот чего, собственно, не понимал: он ведь всегда знал, что я собой представляю, так в чем же, с его точки зрения, я виноват?
Итак, потерпев неудачу в разработке карты «Тор», я принялся разрабатывать карту «Один». Я полагал, что, если мне удастся уговорить его ненадолго покинуть Асгард, я, возможно, сумею выяснить причину нашего взаимного и все усиливавшегося отчуждения. Старику всегда нравилось странствовать вместе со мной, и на этот раз я предложил ему побродить по долинам Внутренних Земель, поохотиться там и половить рыбку.
Третьим я пригласил в нашу компанию Хёнира – он был, конечно, надоедлив до крайности, но, по крайней мере, на меня зуба не точил, что делало его исключением среди богов. И потом, мы и раньше неоднократно отправлялись втроем охотиться, и я надеялся, что ностальгия Одина по тем золотым денькам, когда мы с ним были еще друзьями, сделает свое дело и заставит его вновь мне довериться – или, по крайней мере, позволит хоть какой-то из моих проделок проскользнуть незамеченной.
К моему удивлению, Старик согласился, сказав, что ему и впрямь, пожалуй, надо отдохнуть и хотя бы несколько дней провести вдали от Асгарда. Он действительно выглядел усталым и, как мне казалось, постаревшим; даже его длинные волосы, торчавшие из-под шляпы, еще больше, по-моему, поседели. Так что он с удовольствием покинул Асгард, одевшись в самые старые и потрепанные свои одежды, взял любимый заплечный мешок и притворился простым торговцем-бродягой, готовым продать свои нехитрые изделия хоть на краю света. Возможно, именно этого ему и не хватало, подумал я – этакой иллюзии собственной обычности, заурядности. Но в том-то и заключается главная проблема бога: в итоге попросту теряешь способность быть человечным.
Итак, мы миновали мост Биврёст, и я весело помахал Хеймдаллю, который смотрел мне вслед, стиснув зубы и с таким выражением лица, что было ясно: если бы взглядом можно было убить, то я был бы уже мертв или, по крайней мере, валялся бы на земле с какой-нибудь неприятной раной. Мы направились в сторону Севера, и как всегда пешком; нашей целью были привычные старые охотничьи угодья, где летом в лесу было полно дичи, а также ягод и грибов. Выйдя на берег реки Стронд, прорывшей среди холмов глубокую борозду, мы двинулись мимо многочисленных перекатов и водопадов к тенистому лесу. С виду нас можно было принять за троих самых обычных мужчин, безоружных и лишенных каких бы то ни было признаков высокого статуса. И, признаюсь, было очень приятно, когда Асгард со всеми его трениями, интригами и политикой остался позади; мы чувствовали полную свободу, охотились с помощью пращи и полных карманов камней, спали под звездами на расстеленном одеяле и с удовольствием воображали себя простыми людьми. Однако то была всего лишь игра. Старик и я прекрасно это понимали. Собственно, это было даже не игрой, а мечтой о том, как все могло бы сложиться, если бы мы в кои-то веки научились полностью доверять друг другу. Мы охотились бок о бок, пели, смеялись, рассказывали всякие, давным-давно всем известные истории о старых добрых временах, но каждый постоянно следил за собеседником, пытаясь предугадать, когда будет нанесен первый удар ножом.
Однажды мы с утра шли по течению реки, и к вечеру я сумел обеспечить нам неплохой обед: с помощью пращи и одного-единственного камня ухитрился убить жирную выдру, сидевшую на берегу и пожиравшую только что пойманного огромного лосося чуть ли не с нее величиной. Я показал своим спутникам убитую выдру и почти не тронутую рыбину и предложил остановиться и разбить лагерь.
