«Может, я и застряла у него в услужении, – думала Хэйзел, – но если я освобожу принца, он победит своего отца. Он не связан какими-либо обещаниями. Он достаточно отомстит за нас обоих».
Вот когда все пошло не так. Хэйзел вспомнила накатившую панику, когда она разбила гроб, а принц не проснулся. Вспомнила, с каким ужасом пыталась спрятать меч, оставляла себе поспешные загадочные намеки и потом устремлялась в кровать, прежде чем ее коснутся первые утренние лучи.
Она думала, у нее еще будет время, но ей выпала всего пара минут, когда в следующий раз она наконец-то очнулась в собственном доме: рядом стояли брат, Джек и Северин, а за окном – половина придворных Ольхового короля.
– Где он? – с ходу спросил Бен.
В это самое мгновение первый эльф ворвался в парадную дверь. Хэйзел схватила Разящего и бросилась вверх по лестнице – за доспехами.
* * *
Хэйзел вспомнила все это, упав на землю, пока Бен кричал ей, что они победили, пока Северин приказывал перенести тело отца в гроб, где тому предстояло проспать до скончания дней, пока придворные толпились вокруг чудовища, пока Джек снова и снова, как будто одним нескончаемым словом, звал Хэйзел по имени.
Она закрыла глаза и позволила тьме заполнить себя до краев.
Хэйзел проснулась в незнакомом месте. Воздух был напоен ароматом жимолости и далекими звуками арфы. Она лежала на большой, искусно сделанной кровати под серебристо-серым одеялом, легким, как шелк, но теплым, как гусиный пух. Ей хотелось поглубже зарыться в перины и продолжить спать, но она знала как минимум несколько причин, почему делать этого не стоит.
Перевернувшись, девушка увидела профиль Джека. Тот балансировал на наклоненном назад стуле, упершись в стену ногой. На его коленях покоилась открытая книга, но страниц он, казалось, не перелистывал. Мягкий свет свечи, стоящей возле парня, загадочно очерчивал контур его лица. Что-то в густых ресницах и мягких губах делало его одновременно и родным, и бесконечно чуждым в его красоте.
Девушка поняла, что сколько бы раз ни видела Джека до этого, она никогда не смотрела на него глазами ночной Хэйзел.
Кто же она? – задумалась Хэйзел. – Знает ли она, что натворила? Достаточно ли в ней той Хэйзел Эванс, которая ему понравилась? Была ли она той Хэйзел Эванс, которая понравилась бы ей самой?
Когда бы ее срок службы Ольховому королю истек – если бы тот не перехитрил ее, заставив служить себе вечно, или не убил на месте, – он бы наверняка забрал все ее воспоминания. Считала бы она свою ночную сущность навеки утраченной? Представляла бы пережитое зажившими рубцами, которые однажды и вовсе рассосутся?
Теперь-то Ольховый король не заберет у нее воспоминания. Они останутся с нею. Как и таланты, и знания.
Дневная сущность столько раз слышала историю о том, как Джек стал подменышем, но теперь, наблюдая за ним, Хейзел вспомнила, что слышала об этом и при дворе. Вспомнила, как его эльфийская мать объясняла, почему выбрала Картера – он был таким прелестным ребенком, теплым и сладким, и смеялся у нее на руках. Как та рассказывала об ужасе, когда горячий металл обжег Джека, о запахе горящей плоти и вое, который он издал – таком мучительном, что поверг бы в отчаянье даже баньши. О том, как смертные были безразличны к его боли и оставили у себя из злости и любопытства, чтобы показывать друзьям; как она боялась, что они сделают из него слугу для собственного сына. Хэйзел слышала истории о том, как домовые заглядывали в окна, чтобы удостовериться, что Джек в безопасности; как собирали желуди и каштаны на случай, если он проголодается ночью; как играли с ним в саду, когда его человеческая мама отворачивалась, и как щипали Картера, доводя его до слез.
Хэйзел вздохнула, уже готовая повернуться и заговорить, когда услышала, что в комнату кто-то вошел.
– Я послала тебе десяток записок, – сказала Иоланта. – Но ты не соизволил ответить ни на одну.
– Я был здесь, – Джек закрыл книгу и положил ее рядом со свечами. – Ты об этом знала. И могла прийти сюда и поговорить со мной в любое время – как сейчас.
Хэйзел приоткрыла глаза, чтобы взглянуть на эльфийку, стоящую у земляной стены.
– Я понимаю твой гнев из-за моей сделки с Ольховым королем, но ты не понимаешь, почему было так важно…
– Что заставляет тебя так думать? – перебил ее Джек. В его голосе слышалось явное предостережение.
Хэйзел знала: подслушивать, притворяясь, что спишь, – плохо. Но еще ужаснее казалось сесть и признаться, что она проснулась. В конце концов, они при ней не секретничали, а просто разговаривали. Нерешительность заставила ее молчать слишком долго – пока Хэйзел, услышав тон Джека, не поняла, что они собираются обсудить нечто потаенное.
– Когда ты произносил перед Ольховым королем свою маленькую речь, мне показалось, что ты хотел сказать что-то еще, но потом одумался, – заметила Иоланта.
– Когда я предположил, что Верное сердце у тебя, это заставило меня призадуматься обо всех вещах, которые не сходятся.
– Ты полагал, что это я была творцом всего произошедшего. В этом ты ошибался – но оказался прав в том, что у меня имелся план. Как только я выяснила, что Верное сердце обнаружено, то подумала, что мы с тобой можем подождать, пока они не перебьют друг друга, – ткань мягко зашелестела, как будто эльфийка ходила по комнате. – Если бы и Северин, и Ольховый король умерли, остался бы только один наследник. Если бы ты не заговорил… Если бы он сражался с сыном на несколько минут дольше, все могло бы сложиться иначе. Ты не хочешь спросить, что я имею в виду?
– Нет, не хочу, – отрезал Джек.
– Ты боишься, я расскажу, кто твой…
– Я же сказал: я не спрашиваю, – перебил маму Джек. – И не спрошу. Если ты собираешься мне рассказать, я притворюсь, что ничего не слышал.
– Тогда мне не нужно ничего говорить, – заметила она. – Ты и так все знаешь.
Он надолго замолчал.
– Это твой дар, – продолжила она, – чувствовать, что у других на сердце. Северину понадобится кто-то с таким даром. Кто-то на его стороне, знающий мир смертных, как ты. Тебе больше не надо прятаться.
– Ничего не изменилось, – возразил Джек. – Я возвращаюсь домой – в мой человеческий дом, к человеческой семье. И меня не волнует, кто мой отец.
Хэйзел снова услышала шорох ткани:
– Они никогда не будут любить тебя. Они всегда будут тебя бояться.
– Это неважно. Подари мне время, чтобы я мог побыть человеком, – попросил Джек. – Ты снова и снова говоришь, что я никогда не стану смертным, что вспышка человеческой жизни так коротка, что не имеет никакого значения. Отлично, так позволь мне прожить мою человеческую жизнь. Пусть все смертные, которых я люблю, умрут и рассыплются в пыль. Позволь Ние быть моей матерью, Чарльзу – отцом, а Картеру – братом. Позволь мне быть Джеком Гордоном, и когда я это сделаю, когда все обратится в прах и пепел, я вернусь к тебе и научусь быть твоим сыном.
Она не проронила ни слова.
– Позволь мне сделать это, мама, потому что, когда они умрут, я уже никогда не смогу сделать этого снова, – его голос сквозил мрачной вечностью, которую Хэйзел раньше угадывала в голосах Северина и Ольхового короля. Он был одним из них, бессмертным и нечеловеческим. Но он задержится в ее мире немного дольше.
– Иди, – наконец согласилась Иоланта. – Будь Джеком Гордоном. Но помни – смертная жизнь оставляет горький осадок.
– И все равно я хотел бы полную меру, – ответил он.
Хэйзел продолжала лежать с закрытыми глазами, стараясь следить за дыханием и боясь, что кто-нибудь разоблачит ее притворство. Но после нескольких минут мерных вдохов и выдохов действительно заснула.
Когда Хэйзел снова проснулась, рядом был Бен – сидел на второй половине кровати, опираясь на мягкие подушки, к которым она прижималась с другой стороны.
Одна его рука была на совесть забинтована, второй он набирал эсэмэску.
Девушка, застонав, заставила себя сесть.
– Мы в Волшебном царстве? – заплетающимся языком спросила она.
– Возможно, – пожал плечами Бен. – Если такое место вообще есть. То есть, если мы все живем на одной территории, то технически всегда находимся в Волшебном царстве. Господа присяжные еще не вынесли вердикт.
Она пропустила мимо ушей вторую часть и сосредоточилась на первой.
– Значит, ты переписываешься в Волшебном царстве. И с кем же? Какая здесь ловится сеть?
Он состроил гримасу:
– С родителями. Мама перепугалась – как и все, кто был у Гордонов. Полгорода ломанулись в большую старую церковь на Главной улице, со всеми этими защитными штуками, врезанными в фундамент. Заперлись там с амулетами, консервами и прочей ерундой. Мама думала, мы тоже туда пойдем, но выяснилось, что мы не пошли, потому что мы – засранцы. Папа поехал нас искать. Я сказал маме, что ты вернешься домой сегодня вечером, если будешь лучше себя чувствовать. Ты ведь достаточно хорошо себя чувствуешь?
