Глава 40
– Никак не могу заставить их сложиться!
Парва несчастно смотрела на отца через стол. Она знала, чем все закончится. Она с трудом натянула жмущую – наряд оказался сверхчестолюбиво мал и резал под мышками – зеленую свадебную шарару.
Папа не ответил на ее пристальный взгляд, продолжая, сутулясь, хмуриться на бухгалтерскую книгу:
– Подойди и помоги мне, Парва.
Она покорно поднялась и встала у него за плечом. Позади нее нож скреб по фарфору – мама сваливала еду в мусорное ведро.
– Видишь? – проворчал отец. От него пахло орехами и сухим табаком. – Он хочет целое состояние.
Парва смотрела на свое собственное изуродованное лицо. Карандаш держал отец, но рисунок был выполнен в характерном стиле Бет.
Мистер Хан упал вперед и вздохнул, дыхание всколыхнуло белые волоски на его коричневых руках:
– Я не могу себе этого позволить. Не могу. Это меня погубит. Мне придется продать практику.
Грохот заставил их обоих поднять глаза. Мама стояла над осколками разбитой тарелки. Ее руки дрожали.
– Почему, Парва? Почему ты не следила за собой получше? Я же учила тебя, как, – голос дрожал от слез, и она выглядела ужасно старой.
– Боюсь, все гораздо хуже, чем вы думаете, миссис Ха, – произнес знакомый голос. Из гостиной на кухню вошла Бет, прячущая руки в карманах толстовки.
– Не возражаете? – она забрала карандаш из податливых пальцев мистера Хана и начала рисовать поверх его рисунка – кончик языка просунулся между зубами, лицо сосредоточилось. Под ее карандашом стали ясны истинные масштабы Парвиных увечий. Бет перевернула карандаш и ластиком на конце стерла ноздрю и половину уха, зато пририсовала рваный шрам в углу рта.
Парвино лицо вспыхнуло болью. Приложив руку к щеке, она почувствовала кровь. Провела по лицу пальцами и обнаружила, что там, где сходятся губы, кожа разошлась, как будто рассеченная невидимой проволокой.
Когда Бет закончила, Парва упала на пол. Нос и рот ее наполнились острым запахом металла.
Бет бросила карандаш на бумагу.
– Простите, миссис Ха, – сказала она. – Не думаю, что вы найдете желающих. Ни за какую цену. Она протянула руку к Парве и позвала:
– Пойдем, Кара.
Кара протянула правую руку с недостающим пальцем, схватила ладонь Бет, измазав ее красным, и вышла из комнаты вслед за лучшей подругой.
Просыпалась Кара медленно. Грохот сноса прозвучал отголоском из почти позабытого детства, словно призыв на молитву из мечети: многоэтажки – вместо минаретов, чугунные груши – вместо муэдзинов.
Она осторожно открыла глаза – закрытыми их держала только спутанная паутина сна. Во рту пересохло; чувствовался привкус неприязни и старой крови. Девушка вздохнула, расправляя ребра, насколько позволил проволочный корсет.
«Убей носителя…» – велел тощий парень, схваченный ею. Кара осознала, что сердится на Бет за то, что та его не послушалась. В минуты краткого, лихорадочного сна, в который ей удавалось провалиться, девушка грезила о Бет: спасительнице и убийце, мучительнице и целительнице. Это была зависимость, живучая, как сорняк. Пора с этим завязывать: бесполезно заклинать или надеяться на помощь Бет.
Длинная нить проволоки, размотавшись с ее руки, дотянулась до опоры строительных лесов, оплелась вокруг, натянулась и поставила девушку на ноги.
Сконцентрироваться было почти невозможно. То, чего Кара хотела, было скользким, как мокрое мыло. Время хоть как-то текло только тогда, когда она вообще не думала о побеге. Кара ужаснулась, что после охоты поймала себя на вожделении. Ей не хотелось ничего, кроме как оплести проволокой город, найти асфальтокожего парня и убить его. Заставить Короля Кранов ею гордиться.
Девушка знала, что эти желания возникли не у нее, они исходили от Проволочной Госпожи, но она чувствовала их, и руки в металлической клетке дрожали от жажды. Желания горели под кожей. Она не хотела у бивать, но одновременно страстно этого желала. Наведенная жажда крови пугала.
Однако, в отличие от желания быть спасенной, она не заставляла девушку чувствовать себя жертвой.
Кара поднялась в воздух, и над ней огненным шаром взорвалось утреннее солнце, отражаясь от купола Святого Павла. Вокруг лица ослепительно ярко засияла проволочная маска. Под нею работали машины – рыли, выкапывая Высь.
«Я – Высь, я – Высь. Я буду. Я буду».
Девушка задрожала: это было его желание, самое древнее, первобытное желание в мире. Теперь она поняла его лучше. Он создавал себя, заставлял себя быть. Он прорывался в город, снова и снова на протяжении веков, и все же в некотором смысле не заканчивал рождаться.
Нитка колючей проволоки размоталась, и Кара спустилась на щебень. В заборе, опоясывавшем стройку, появилась трещина – вход в лабиринт рухнувших стен, отделяющий Высь от остального Лондона. Проволочная Госпожа направилась в нее.
Перед тем, как скользнуть в тень, девушка увидела что-то краем глаза: две массивные пневматические дрели, вырубающие уголок рта из земли. Она видела губы, с трещинами и капиллярами. Создание со ртом такого размера затмило бы собор, возвышающийся над ними.
Она хотела испугаться, но не боялась. Часть ее, большая часть, была взволнована.
Она не хотела хотеть этого, но Кара хотела увидеть, как Высь встанет.
– Проснитесь! Проснитесь! Господи, вы храпите так, будто вам ежа в глотку засунули.
Ужасающий звон заполнил череп Петриса – тот, что он не мог отнести на счет выпитой прошлым вечером пинты мусорного джина. Его глаза, задев карающую кожу, открылись, и яркий холодный свет резанул сетчатку.
– Проснитесь! Проснитесь! – на девушке, кричащей на него, была толстовка с капюшоном. Причина звона в его голове прояснилась: она, не прекращая, колотила его металлическим прутом.
– Отв’ли, – пробрюзжал он, и в горле заклокотала кислая, отдающая алкоголем, желчь. Он со всей силы стукнул перчаткой по пруту, но девушка легко отскочила в сторону.
– Кто, во имя сисек моей садистской Богини, ты такая? – проворчал Петрис.
Девушка проигнорировала вопрос и приподняла бровь, когда его дыхание ударило ей в лицо.
– Это то самое внутреннее, что истинно, да? Что ж, тогда, полагаю, внутри вас пинт десять пойла.
Сквозь алкогольный туман в памяти Петриса проступило лицо, но у того лица не было ни сероватой кожи, ни глаз цвета бетона. Пристальный взгляд монаха упал на прут. Его острие сужалось до точки.
– Ты куколка Филиуса? – недоверчиво осведомился священник, и девушка зыркнула на него. Кашлянув, Петрис исправился. – Э-э-э, – пробормотал он, – Бет, не так ли? Ты… изменилась.
Бет фыркнула:
– Вы тоже. В прошлый раз, насколько я помню, у вас были манеры.
Петрис презрительно махнул рукой:
– Я ж с похмелья, – объяснил он. – Всегда надираюсь, когда молюсь.
– Трудно быть религиозным фанатиком? – поддела девушка.
Петрис разразился лающим смехом.
– Это как спать с чужой женой, – поделился он. – Девять частей вины к одной части экстаза, а по утрам, как ни крути, всегда просыпаешься один.
Бет снова фыркнула:
– Хреново, да? – предположила она. – Ладно, чтоб у меня еще было время тебе посочувствовать. – Она резко хлопнула в ладоши. – Соберись, камнекожий. Протрезвеешь – поднимай свое войско. У нас там война, ты в курсе?
Петрис покачал головой. Даже крошечное движение тревожно закружило мир вокруг него, и у основания черепа неприятно захлопал пульс. Он был не в настроении возиться с идиотами, и это удручало, потому что девочка говорила как один из них. С неимоверным усилием священник поднял свои тяжелые ноги под каменным телом и отправился в тень облетевшего дуба, достаточно большого, чтобы своей тенью укрыть его от этого ублюдочного солнца.
И только тогда проскрежетал:
– Что, еще раз?
– Поднимай. Свое. Войско. – Бет вытянула шею через плечо и посмотрела на юго-запад.
Чувствуя неладное, Петрис понял, что ему нет нужды спрашивать, на что она глядит:
– Так и думал, что ты скажешь именно это, – он потратил девяносто секунд, осознавая, что этим утром лучше было бы не просыпаться.
– Я штурмую крепость, Петрис, – сказала она. – Беру обитель Выси. Мне нужна армия. Парни Иезека сделали все возможное, но не справились. Мне нужно больше солдат. Мне нужны лучшие. «Если я в чем и хорош, кроме пьянства, так это в драке», да? – девушка сморщила нос. – Жаль, я понятия не имела, насколько это было пустым хвастовством. Настало время ответить за базар.
Петрис окинул ее угрюмым пристальным взглядом:
– Полагаю, ты была здесь, когда Филиус спрашивал то же самое, – ответил он. – И я дам тебе тот же ответ: «Нет». Я не могу сражаться за возвращение Матери Улиц.
Бет запрыгнула на надгробный камень Стэнли Филипса. «Конец ошибки».
– Тем лучше, – холодно сказала девушка, – потому что она не вернется.
