Бранд морщился и искоса поглядывал на поединщиков – смотреть туда не было сил, и не было сил отвести глаза.
– Матерь Война, пусть она не умрет, Матерь Война, пусть она не умрет…
* * *Гормов щит был как ворота цитадели – Колючка не пробилась бы сквозь эту преграду даже с тараном и двадцатью дружинниками. И обойти тоже не получалось. Никогда ей не приходилось видеть такого искусного обращения со щитом. Как быстро он закрывался, а прятался за ним еще быстрее! Но он держал его слишком высоко. С каждым осторожным шагом его левая ножища выдвигалась все дальше, все больше высовывалась из-под края щита – как неразумно, как неправильно… И каждый раз, когда она это видела, ей казалось – вот оно, уязвимое место в его защите.
Завлекательно. Очень завлекательно.
Может, слишком завлекательно?
Только дурак будет думать, что у такого воина нет пары финтов в запасе. А Колючка отнюдь не дура. Будь быстрее, выносливей, умней, говорила Скифр. У нее есть свои финты, да.
И она уставилась на этот сапог, и облизнулась, как кошка на мясо, и смотрела долго, чтобы он заметил взгляд, – и бросилась вперед. Он ударил мечом, но она ждала этого удара и увернулась, и рубанула Скифровым топором – но не ногу, как он ждал, а на уровне плеча. Глаза его расширились, он отшатнулся, вздернул щит, поймал на него топор, но лезвие все равно ударило его в плечо, и кольчужные кольца полетели, как пыль из выбиваемого ковра.
Она ждала, что он отступит, может, даже упадет, но он просто пожал плечами, словно муху отогнал, и пошел вперед, сокращая расстояние – слишком близко для удара мечом! Р-раз! И он двинул ее щитом по губам, и она пошатнулась и попятилась. Боли нет, сомнений нет, голова не кружится! От боли она стала только яснее! Горм взревел, Матерь Солнце блеснула на стали, и она поднырнула под пронесшийся со свистом клинок.
Что ж, эта схватка тоже завершилась вничью. Но теперь они оба ранены.
Кровь на его кольчуге. Кровь на кромке его щита. Кровь на ее топоре. Кровь на губах. Она оскалилась и зарычала, и сплюнула красным в траву между ними.
Завидев кровь, воины взвыли, подобно псам, и подняли шум, подобный шуму битвы.
Ванстерцы со своего края долины выкрикивали проклятия и молитвы, а гетландцы со своей стороны ревели, подбадривали и сыпали бесполезными советами. Топоры грохотали о щиты, мечи о шлемы, и к небу подымался гвалт, полный ярости и похоти, способный поднять мертвых из курганов или пробудить богов от спячки.
Ибо людям более всего по нраву смотреть, как другие сражаются со Смертью – ведь это дает им ощутить вкус жизни.
А у края площадки, среди рычащих и орущих ванстерцев, Бранд видел, как побелела от ярости Матерь Исриун, а Матерь Скейр рядом с ней спокойно прищурилась.
Гром размахнулся в заплечном ударе, Колючка увернулась, меч сверкнул совсем близко и взрыл землю, из длинной раны полетели вверх трава и комья. Бранд сунул в рот кулак и закусил костяшки пальцев – сильно, до боли. Стоит ему раз достать ее – все, конец, развалит напополам одним ударом. А поединок словно еще вчера начался, а он как затаил дыхание, так ни разу и не выдохнул…
– Матерь Война, пусть она не умрет…
* * *Колючка танцевала, кружила по площадке. Это ее трава. Эта трава принадлежит ей. Она королева этой грязи. Она не слышала вопли воинов, не смотрела ни на Лайтлин, ни на Исриун, ни на Ярви. Даже на Бранда не смотрела. Мир сжался до нее и Сокрушителя Мечей, и нескольких футов травы у них под ногами. И ей нравилось то, что она видела.
Горм уже дышал тяжело, и пот бежал по нахмуренному лбу. Доспех на нем тяжелый, но она не ожидала, что это даст о себе знать так скоро. Он вот-вот выронит щит! Ха! А она может так кружиться часами. Она тренировалась часами, днями, неделями, всю дорогу вниз по Священной и Запретной и обратно.
Она кинулась на него, целясь мечом поверх щита. Слишком высоко, чтобы он нырнул под клинок, и он нырнул, но, как она и рассчитывала, поднял щит. А теперь – шаг в сторону, цепляем топором, верхней кромкой бороды Скифрова топора, по лезвию бегут письмена на пяти языках. Она хотела дернуть щит вниз, заставить его открыться, может, даже сорвать с руки – но просчиталась. Он взревел и резко дернул щит вверх, топор вылетел у нее из руки и, кувыркаясь, улетел высоко в воздух.
Однако в это мгновение тело его осталось без защиты, а Колючку учили бить и не сомневаться. Меч ее свистнул под нижней кромкой его щита и ударил в бок. Он чуть согнулся, переступил ногами. Острие пробило кольчугу и вошло в плоть.
Но удар не остановил его.
Он зарычал, отмахнул мечом, она попятилась, выпад, назад, он ударил снова, еще сильнее, сталь со свистом рассекла воздух, но она уже пятилась, не отпуская его глазами, и снова закружила вокруг.
Он развернулся к ней, и она увидела прореху в кольчуге, болтающиеся кольца и кровь в ране. И она видела, как он бережет бок, когда становится в стойку, и улыбнулась. В левой руке она теперь держала самый свой длинный кинжал.
Топор она потеряла, но в этой схватке победа – за ней.
* * *О, теперь-то они ее славили. Как же, она ранила Гром-гиль-Горма! Мастер Хуннан вскинул вверх сжатый кулак, заревел одобрительно. Теперь-то воины, что еще недавно смотрели на нее сверху вниз, оглушительно колотили мечами в щиты, славя ее доблесть.
А те, кто умел складывать висы, уже наверняка нанизывал строки песни в честь ее победы. Они чувствовали вкус победы. А Бранд – нет. У него во рту стоял вкус страха. Сердце колотило о ребра, как молот Рин о наковальню. Он охал и дергался от каждого движения на площадке. И никогда еще он не чувствовал себя таким беспомощным. Он не мог творить добро. Не мог творить зло. Он вообще не мог ничего поделать!
Колючка рванулась вперед, ударила мечом под щит, да так быстро, что Бранд с трудом проследил за ней. Горм опустил щит, но она уже вскинулась и полоснула поверх щита кинжалом. Горм дернулся назад, отступил на шаг – через все его лицо, через подглазье, нос, щеку, протянулась красная полоса.
* * *На нее снизошла радость битвы. Или это так действовал отвар отца Ярви.
Дыхание рвалось из груди, она плясала, не касаясь травы. Сладкая кровь во рту, кожа горит, как в огне. Она улыбнулась, так широко, что покрытые шрамами щеки чуть не лопнули.
Порез под глазом Горма кровил, по лицу, с перерубленного носа, змеились струйки крови, стекали в бороду.
Он начал уставать. Он был ранен. Он терял бдительность. В ее глазах он был взвешен и измерен, и знал это. Она видела страх в его глазах. И сомнение. И он боялся и сомневался все сильнее.
Щит он держал еще выше – прикрывал раненое лицо. Стойка стала менее собранной, державшая меч рука ослабела. Он еще дальше, чем обычно, выставил левую ногу – совсем без прикрытия, колено дрожит.
Может, в начале боя это был финт, но разве теперь ее удержишь такими финтами? Ее дыхание – огонь, слюна ее – молния! Она – буря, что налетает с ветром. Она – воплощенная Мать Война.
– Тебе конец! – крикнула она и не услышала собственного голоса в общем гвалте.
Она убьет Крушителя Мечей и отомстит за отца, и слава ее прогремит по всему морю Осколков! Величайший воин в мире, вот кем она станет! И подвиг ее воспоют в песнях!
Она кружила вокруг него, а он поворачивался вслед за ней, и теперь она оказалась спиной к ванстерцам, спиной к востоку, и она увидела, как Горм сощурился, ибо лучи Матери Солнце били ему прямо в глаз, и он сморщился и отвернулся, и оставил ногу без защиты. Верхний финт, крепче держим рукоять, уворачиваемся от неуклюжего удара и… и она, торжествующе заорав, размахнулась мечом – мощным, круговым ударом.
Клинок, откованный из стали и костей отца, врезался в Гормову ногу над щиколоткой – Колючка вложила в этот удар всю свою силу, весь свой гнев – и все свое умение. Вон он, момент торжества! Она отомстила!
Но вместо того, чтобы разрубить плоть и кость, лезвие врезалось в металл с громким лязгом, и руку пронзила такая боль, что Колючку повело вперед, и она потеряла равновесие.
На нем поножи. Под сапогами – поножи, сталь блестит под разрезанной кожей.
И он бросился вперед, быстрый, как змея, и ни следа не осталось от его наигранной усталости, и он рубанул сверху вниз, их клинки столкнулись, и меч выпал из ее онемевших пальцев.
Она полоснула его кинжалом, но он поймал его на щит и ударил умбоном ей в ребра, она попятилась, едва не упала – ее словно лошадь лягнула.
Горм смотрел на нее поверх щита, и теперь настала его очередь улыбаться.
– Ты сильный противник, – сказал он. – Самый опасный из тех, с кем мне пришлось сражаться.
И он шагнул вперед и закованной в сталь ногой втоптал ее меч в грязь.
– Но тебе конец.
* * *– О боги, – просипел Бранд, и холод продрал его до костей.
Колючка сейчас билась двумя кинжалами, такими ни до чего не достанешь, а Гром гонял ее по площадке, рубя с плеча своим огромным мечом. Куда девалась его слабость!
