Новые руны? Новые урожаи? Вернувшиеся павшие? Эти слова пророчества как-то странно разбередили мою душу. Мимир был обязан говорить правду, хотя он и не всегда пользовался достаточно понятным языком. Мне вдруг пришло в голову, что если он действительно хотел нас просветить, впервые начав пророчествовать, то вряд ли выбрал бы для этого поэтическую форму. Возможно, думал я, он сделал это, чтобы что-то скрыть от нас, чтобы мы не сразу все поняли. Так что, если есть хотя бы самый маленький шанс…
Надежда – вот самое жестокое из всех чувств, ибо оно приносит облегчение от боли, но лишь для того, чтобы страдалец, осмелившийся поверить, что боли больше не будет, вскоре вновь испытал новый ее приступ. Как же я это ненавидел! И все же я хранил ее в душе, свою последнюю крошечную веру. Я ведь всегда был оптимистом. Так что эти слова пророчества обладали для меня особым значением.
Разумеется, весь фокус заключался в том, что каждый слышал в пророчестве оракула то, что более всего хотел услышать; каждый считал, что сказанное относится непосредственно к нему. Вполне возможно, что Мимир произнес эти последние слова специально для того, чтобы помучить Вашего Покорного Слугу, обнадежить его, поманить возможностью спасения, точно золотым сиянием на дальнем конце радуги, зная, что и это сияние, и эта надежда развеются в дым, как только мне покажется, что заветная цель уже близка.
Но был ли у меня выбор? Финальную часть пророчества, в конце концов, можно интерпретировать по-разному. И уж я постараюсь найти способ интерпретировать ее в свою пользу. Так что забудем «Авторизованную версию» предсказаний оракула. «Евангелие от Локи» не будет завершено, пока не исчезнет последняя искорка надежды. И я ждал. Ждал во тьме и мечтал, и видел сны, и думал про себя:
Да будет свет.
Да будет свет.
Да будет…
О прошлом, о сыны земли, я расскажу,
Как должно. Ясень Мировой
От девяти корней возрос и жизнь дал
Девяти мирам, хранимым великанами.
В те времена, когда был жив Имир,
Но не было еще ни моря, ни земли,
Ни звезд небесных, свет дающих и способность видеть,
Лишь пустота меж двух темнот зияла,
Сумели Бора сыновья Порядок воссоздать
Из Хаоса; свет создали из тьмы;
И жизнь – из смерти;
И сиянье дня – из ночи.
Явились асы. На равнине Идавёлль
Те боги новые построили свой Асгард
И окружили крепостной стеною
Свои чертоги, троны и дворы.
У них имелось золота в избытке.
Из мира Нижнего его им поставляли.
Судьбы богини жизнь за людей решали.
Свою ж судьбу давно решили сами асы.
А первых смертных создали они
Из дерева – ольхи и ясеня.
Им душу дал один, второй дал
Речь и разум, а третий – кровь живую.
Я знаю Мировое древо – высокий стройный ясень —
И знаю его истинное имя: Иггдрасиль.
Тот ясень вечно зеленеет, питаясь водами
Колодца мудрости Мимира-великана.
Еще скажу я о колдунье Гулльвейг,
Сожженной трижды, трижды возрожденной
Провидице, возлюбленной Пожара
И мстительной хозяйке рун, сгорающей от страсти.
И о войне я расскажу, как должно.
О той войне, которую сородичи колдуньи
Гулльвейг-Хейд, отмщенья требуя
Иль выкупа, затеяли с богами.
Копье бросает Один – и война, мгновенно
С поводка сорвавшись, мир накрывает.
В руинах Асгард светлый,
Народ Огня победу торжествует.
Вот на совет собрались асы, дали клятвы,
Но клятвы все им суждено нарушить.
Волшбу колдунья Гулльвейг сотворила —
Давно уж это предсказал оракул.
Но дальше вижу я. Я вижу рог Хеймдалля[89],
Он спрятан под корнями Иггдрасиля.
Глаз Всеотца я вижу – он в источнике Мимира.
Желаете ли слушать дальше?
Судьбу я вашу вижу, дети смертных.
Я слышу, как войска на битву созывают.
Я вижу: тени черные накрыли землю.
К сражению готовы Один и другие асы.
Я вижу, как слепец в руках сжимает
Побег заточенный омелы ядовитой.
Зловредною стрелою этой убьет он
Бальдра, Одина возлюбленного сына.
Скажу, как должно, я. Над погребальным
Костром столб дыма встал в закатном небе.
Фригг слезы льет, да поздно: умолк навеки
Сын ее; теперь он в Царстве мертвых, у Хель.
Я вижу пленника в подземном царстве.
Кишками сына Нари он опутан,
И схож с зловещим Локи он обличьем.
Одна Сигюн его страданья облегчает.
Скажу, как должно. Три реки, сливаясь,
Богов грозятся затопить. С востока
Река Ножей, а с севера и с юга
Двойняшки-реки: Пламени и Льда.
Чертоги вижу на границе царства Смерти,
И в них шипят бесчисленные змеи,
И про́клятые – те, кто нарушил
подло клятву, —
Там ждут суда средь гадов ядовитых.
В лесу Железном пробудилась ведьма.
Волк Фенрир на охоту вышел; и воют
Его собратья, поднявши к небу морды:
И Солнце и Луна для них добычей станут.
Ночь упадет и все миры накроет.
Задуют ветры злобные из бездны,
Что между тьмами затаилась…
Еще что, Всеотец, ты знать желаешь?
Вот золотой петух кричит. На битву асов
Гуллинкамби[90] созывает. И вторит
В чертогах молчаливых Хель ему другой
Петух, но только черно-красный[91].
А у ворот Хель волк громко воет. Порвал
Сын Локи цепь и на свободу вырвался.
Теперь уж близок Рагнарёк, богов погибель,
И скоро Хаос праздновать победу будет.
И наступает век меча и топора,
И братья убивать друг друга начинают.
И время волка близится; и руку
Сын преступный поднял на отца.
И дрожь прошла по древу Мировому.
И страж богов поднес к устам свой рог.
И Один, вновь с источнику священному спустившись,
В который раз с Мимиром что-то обсуждает.
Вновь воет волк в воротах царства Смерти.
Второй сын Локи на свободе.
Рухнул Иггдрасиль.
Змей Мировой, ворочаясь в волнах морских,
В безумной ярости своей вот-вот утопит землю.
С востока приближается корабль горящий,
Им правит Локи. И мертвые встают из гроба,
И про́клятые с поводка сорвались;
И рядом с ними мчатся Страх и Хаос.
И вот приходит горький час расплаты.
Живые мертвецы заполонили землю.
И Смерть, тьмы всеобъемлющей дракон,
Крылами мощными миры все накрывает.
Да жив ли сам народ Огня?
Что с асами? Что в Асгарде творится?
Настал день Рагнарёк, день гибели богов.
Скажу, как должно. Еще хотите слушать?
Река огня катится с юга, льды наступают с севера,
И солнце с воплем падает с небес на землю.
Распахнуты ворота Хеля, путь туда свободен.
Разверзлись пропасти в горах. Летают ведьмы.
И вот врагу навстречу выходит Один.
В борьбу с гигантским волком он вступает,
Сражается и падает. Нужны ль еще слова?
Тор будет мстить за гибель Старика.
Теперь змей страшный землю обвивает,
Трясет, стряхнуть надеясь мстительного Тора.
Громовник побеждает в битве, но гибнет,
Сраженный ядом умирающего монстра.
И снова воет волк, приветствуя входящих
В ворота царства Хель героев Асгарда.
А битва все ожесточенней. И рушатся миры.
И звезды падают. Смерть празднует победу.
Но вижу: вновь поднимется земля из океана,
Зазеленеет, расцветет, как прежде.
И встанут горы.
И в ручьях, сверкающих на солнце,
Орлы опять начнут на лососей охоту.
А там, где битва шла когда-то,
Встает заря эпохи новой. И дети
Играют на руинах павшей цитадели
И строят домики из золотых ее обломков.
Потомки Одина познают снова руны.
И урожай в полях взрастет и будет убран.
И павшие домой вернутся. И сын
Освободит плененного отца.
Я вижу: светлый Асгард вновь построен,
Сверкает он над полем Идавёлль.
Теперь все сказано. Усну, покуда на земле
Приливы снова вспять не повернули.
Один выступает также под именами Высокий, Страшный, Воитель, Седая Борода, Сеятель Раздоров и др. – Здесь и далее прим. пер.
Тор – сын Одина и Ёрд (ее имя означает «земля»).
Хёд – «боец». Здесь намек на изложенный далее миф о гибели Бальдра.
Происхождение Мимира неясно. Возможно, он – великан и действительно сородич Одина, поскольку у того в роду были великаны. В «Прорицании вёльвы» упоминаются некие «дети Мимира».
Эгир – морской великан, «гость богов», освещает пиршественный зал блестящим золотом, «огнем Эгира».
Греческий огонь – зажигательная смесь, применявшаяся в VII–XV вв. в морских боях и при осаде крепостей. Вода греческий огонь не гасит.
