– Но без голоса…
– У тебя будет тело; ничего другого тебе не понадобится.
И тогда она выпила кровь, которая обожгла ей язык; у нее появились ноги, но каждому ее шагу суждено было отзываться болью такой острой, словно она ступала по раскаленным углям, до тех пор, пока она не обретет душу; и она отправилась на поиски того, кого любила и за чью любовь заплатила столь дорогой ценой. Так неужели же он не ответит на ее любовь до истечения недели?
– О чем ты думаешь? – спросила Люсия.
Катрина улыбнулась и покачала головой. Этого она не могла рассказать никому. Он сам должен произнести слова любви, иначе ее жизни придет конец.
В воскресенье Мэтт пришел за Катриной с опозданием. Отчасти в этом был виноват он сам – так увлекся разучиванием новой песни, пленку с которой прислал ему друг из графства Корк, что совсем потерял счет времени, – отчасти путаные объяснения Люсии, из-за которых он чуть не заблудился, ища ее дом в Верхнем Фоксвилле.
Катрину это, кажется, нисколько не тревожило; она была просто счастлива его видеть, как сообщили ее пальцы, двигаясь не менее грациозно, чем все ее тело во время танца.
– Ты не принес гитару, – сказала она.
– Я и так весь день играл. Подумал, лучше оставить дома.
– Твой голос… твоя музыка. Это дар.
– Ну да…
Он обвел глазами студию, увидел пару знакомых постеров, которые попадались ему раньше в городе в переходах метро или на досках объявлений перед ресторанами и музыкальными магазинами. Ни на одном из этих шоу он никогда не был. Танец его не увлекал, в особенности современный, да и перформанс, которым занималась Люсия, тоже. Ее шоу он однажды видел. Пятнадцать минут она каталась взад и вперед по сцене, с ног до головы завернутая в коричневые бумажные пакеты, и все это в сопровождении музыкальной дорожки, где на ритм мерно падающих капель накладывалось гипнотическое жужжание, время от времени прерываемое хрустом шагов по разбитому стеклу.
Это определенно не в его духе.
Люсия не соответствовала его представлениям о творческой личности. Такие, как она, обычно проходили у него в категории чокнутых. К счастью, она ушла на весь день.
– Ну так что, – сказал он, – пойдем на остров?
Катрина кивнула.
– Только не сразу, – добавили ее руки.
Она улыбнулась ему, длинные волосы струились по плечам. Одежда на ней была позаимствована у Люсии – джинсы на размер больше, чем нужно, с пропущенным сквозь петли для ремня шарфом, футболка с названием труппы, которого он никогда в жизни не слышал, и те же самые черные китайские шлепанцы, что и накануне.
– Чем ты тогда хочешь… – начал он.
Не успел он договорить, как Катрина взяла его ладони и прижала к своим грудям. Они были маленькие и твердые, сквозь тонкую ткань он чувствовал, как бьется ее сердце, трепеща почти в самых его пальцах. Ее руки уже скользнули к его паху, одна нежно поглаживала его прямо через джинсы, другая расстегивала молнию.
Она была нежная и любящая, ее лишенные какой-либо неискренности движения будили желание, но Мэтта она застала врасплох.
– Слушай, – сказал он, – а ты уверена, что?..
Она подняла руку, прижала палец к его губам. Не надо слов. Только прикосновения. Его член затвердел в узкой тюрьме джинсов, ему стало неудобно, но она расстегнула верхнюю пуговицу и вытащила его наружу. Взяла его в свою ладошку, крепко сжала пальцы, рука медленно заходила вверх и вниз. Она говорила без слов, открыв ему все свои чувства.
Мэтт отнял ладони от ее грудей и через голову стянул с нее футболку. Уронил ее на пол за спиной у девушки, привлек ее в свои объятия. Ему показалось, будто он обнял волну, сплошное серебристое движение и ласкающие прикосновения.
Не надо слов, подумал он.
Она была права. В словах нужды не было.
И он позволил ей увлечь себя в спальню Люсии.
Потом у него было так тихо внутри, как будто весь мир замер, время остановилось и не осталось никого, только они двое в объятиях друг друга, а вокруг сумеречные тени лижут постель. Он приподнялся на локте и стал смотреть на нее.
Она, казалось, была соткана из света. Неземное сияние растекалось по ее бледной коже, точно ангельский нимб, только сомнительно, чтобы в небе отыскался хоть один ангел, способный познать сам и дать другому такое наслаждение, какое дала ему она. Или там все совсем не так, как рассказывали в воскресной школе. Ее взгляд обещал ему все – не только телесные удовольствия, но душу и сердце, – и на какое-то мгновение ему захотелось открыться, отдать ей все, что он обычно вкладывал в свою музыку, но что-то внутри него тут же захлопнулось и окаменело. Он вдруг вспомнил прощальный разговор, который состоялся у него когда-то совсем с другой женщиной. Безголосая Дарлин, урожденная Дарлин Джонсон. Несмотря на псевдоним, чрезвычайно одаренная вокалистка, выступала с одной местной кантри-группой. Питала пристрастие к медленным танцам на посыпанном опилками полу, галстукам-шнуркам, курткам с бахромой и долгое время к нему.
– Ты просто пустышка, – сказала она ему под конец. – Пародия на человека. Только на сцене ты по-настоящему живешь, но вот что я тебе скажу, Мэтт, – весь мир тоже сцена, открой глаза – и увидишь.
Во времена Шекспира, может быть, подумал он, но не здесь, не сейчас, не в этом мире. Здесь все только ранит.
– Отдавай ты хотя бы сотую долю своей преданности музыке другому человеку, ты бы…
Но он так и не узнал, каким, по мнению Дарлин, он мог бы стать в таком случае, потому что просто перестал ее слушать. Отгородился от нее и начал думать об изысканных поворотах мелодии, над которой работал в то время, пока Дарлин просто не встала и не ушла из его квартиры.
Встала и ушла.
Он спустил ноги с кровати на пол и оглянулся в поисках своей одежды. Катрина ухватилась за его руку.
– Что-то не так? – спросили ее пальцы. – Что я сделала неправильно?
– Ничего, – ответил он. – Ты ни в чем не виновата. Ничего не случилось. Просто я… Я пойду, ладно?
– Пожалуйста, – умоляла она. – Скажи мне…
Но он повернулся так, чтобы не видеть ее слов. Оделся. Задержался у двери спальни, едва не поперхнувшись словами, которые просились наружу. Окончательно повернулся к ней спиной и ушел. Из комнаты. Из квартиры. От нее, плачущей на кровати.
Когда немного погодя Люсия вернулась домой, она застала заплаканную Катрину в спальне, где та в одной футболке сидела на кровати и глядела в окно, не желая или не в силах разговаривать. Так что она немедленно предположила самое худшее.
– Ах он сукин сын, – начала она. – Так и не появился, да? Зря я тебя не предупредила, какой он козел.
Но руки Карины ответили:
– Нет. Это не его вина. Просто я слишком много хочу.
– Так он здесь был? – спросила Люсия.
Она кивнула.
– И вы поругались?
Плечи поднялись и опустились в ответ, точно говоря «что-то вроде», и Катрина снова заплакала. Люсия обняла ее. Плохая замена, конечно, уж она-то знала, самой доводилось испытать то одиночество, от которого страдала сейчас Катрина, но ничего другого предложить не могла.
Мэтт пошел и сел на паром, который ходил из города на Волчий остров, словно, отправившись туда, надеялся завершить какой-то ритуал, суть которого ни Катрина, ни он не успели определить. Он стоял у края борта на верхней палубе, где ветер дул ему в лицо, и вспоминал слова давно забытой баллады, просто чтобы прогнать все мысли о людях, об отношениях с ними, о сложностях, которые при этом возникают, о Катрине.
Но в сумеречном небе и в пенной полосе за кормой, и позднее, на острове, в тенях, крадущихся по газону, и в росчерках древесных ветвей на небе он видел только ее лицо. И все слова всех песен в мире не смогли бы избавить его от чувства вины, которое льнуло к нему, как репей к свитеру после прогулки по осеннему полю.
Он остановился у статуи русалочки, и, разумеется, даже у нее было лицо Катрины.
– Я не просил ее начинать, – сказал он статуе слова, которые должен был сказать еще в спальне Люсии. – Так почему же, черт возьми, я чувствую себя таким виноватым?
Старая история, подумал он. Всё и все вечно хотят завладеть хотя бы частью твоей души. А если это не удается, они заставляют тебя расплачиваться чувством вины.
– Я не пустышка, – сказал он статуе слова, которые должен был сказать Дарлин. – Просто я не могу дать то, чего от меня хотят.
Статуя по-прежнему сидела, устремив взгляд на озеро. Сумерки тянулись невыносимо долго, потом солнце полностью опустилось за горизонт, и вдоль дорожек острова зажглись фонари. Мэтт повернулся и зашагал туда, где ждал паром, чтобы увезти его назад в Ньюфорд.
С Катриной он не встречался два дня.
– Прости меня, – были ее первые слова, пальцы задвигались прежде, чем он успел заговорить.
В среду, далеко за полдень, он стоял в подъезде перед дверью в квартиру Люсии, сам не зная, зачем он туда пришел. Чтобы попросить прощения. Объяснить. А может быть, попытаться понять.
