– Назван так из-за кольца старых камней на вершине. Когда-то в древности под ними были похоронены воины, по крайней мере, так гласит молва. Оттуда очень хороший обзор. Я как раз посылал туда на днях дюжину, проверить, не показывался ли там кто-то из парней Черного Доу.
– И что?
– Да пока ничего, хотя причин для беспокойства нет. Если оттуда надавят, помощь рядом.
– Тогда это и есть нужное место.
Крой, чуть пригнувшись к карте, придавил к этой точке указку, словно мысленно нагнетая туда мощь армии.
– Герои. Фелнигг?
– Да, господин?
– Доставьте сообщение лорд-губенатору Миду, чтобы снимал осаду с Олленсанда и со всей поспешностью выдвигался на встречу с нами под Осрунгом.
Кто-то резко втянул воздух сквозь зубы.
– Мид рассвирепеет, – предупредил Миттерик.
– Это за ним водится. А что делать?
– Я пойду обратно тем же путем, – сказал Ищейка. – Встречусь со своими молодцами и поверну их на север. Так что послание могу передать и я.
– Будет лучше, если его в личном порядке передаст полковник Фелнигг. Лорд-губернатор Мид… не расположен к северянам.
– Видимо, в отличие от всех, здесь присутствующих? – Ищейка, щеря в улыбке острые желтые зубы, оглядел цвет офицерства. – Ну ладно, тогда я поехал. Если повезет, увидимся на Героях через… сколько дней? Три? Четыре?
– Через пять, если погода не выправится.
– Так ведь Север. Ладно, пускай пять.
И Ищейка вслед за Байязом вышел из душной комнаты с низким потолком.
– Что ж, вышло, может, и не так, как нам хотелось, – Миттерик ткнул мясистым кулаком в мясистую ладонь, – но, может быть, мы им теперь кое-что покажем? Выволочем негодяев в чистое поле и наконец устроим им разгром!
Под натужный скрип ножек стула он встал.
– Все, я поехал. Потороплю дивизию. Надо срочно выходить ночным маршем. Все на врага, лорд-маршал!
– Постойте. – Крой сидел за бюваром и окунал в чернильницу перо, собираясь писать приказы. – На ночь глядя не трогайте их с места. По таким дорогам, в такую погоду поспешность принесет больше вреда, чем пользы.
– Но, лорд-маршал, если мы…
– Я собираюсь ускорить темп, генерал, но не мчаться сломя голову к поражению. Мы не должны пинать людей излишне жестко. Не стоит ради боеготовности выматывать силы.
Миттерик натягивал краги.
– Дьявол бы побрал эти чертовы дороги!
Горст отодвинулся, давая генералу с вереницей адъютантов выйти, а сам молча представлял, как лично препровождает их из комнаты прямиком в тартарары.
Крой за написанием рескрипта поигрывал бровями:
– Здравомыслие… избегает… битв.
Перо аккуратно плыло по бумаге.
– Кому-то надо будет передать это распоряжение генералу Челенгорму. Выдвинуться со всей поспешностью к Героям и занять холм, а также городок Осрунг и все подступы и переправы к реке, что…
Горст шагнул вперед:
– Я это сделаю.
Если дело дойдет до боя, дивизия Челенгорма окажется в нем первая. «И я буду впереди самых передних рядов. Призраки Сипано я похороню в самой сердцевине».
– Никому я бы не доверил это так охотно, как вам.
Горст ухватился за бумагу, но маршал выпустил ее не сразу, а посмотрел испытующе; свернутый лист протянулся меж ними как мостик.
– Однако помните, что вы королевский обозреватель, а не воин.
«Я ни то и ни другое. Я мальчик на побегушках, и здесь нахожусь потому, что больше мне нигде нет места. Я письмоносец в мундире. Причем в мундире, если на то пошло, испачканном. Я мертвец, который все еще трепыхается. Ха-ха! Взгляните на этого стоеросового болвана со смешным голосом! Велите, пусть он вам спляшет!»
– Слушаюсь.
– Так что обозревать обозревайте, это никоим образом не возбраняется. Но уж будьте добры, никакой героики. Не как накануне под Барденом. Война – не место для героики. Особенно такая.
– Слушаюсь.
Крой выпустил лист и повернулся к карте, меряя расстояние циркулем из большого и указательного пальцев.
– Если бы мы вас потеряли, король бы мне этого никогда не простил.
«Король меня здесь бросил и думать забыл, и никто не пожалеет, если меня изрубят на куски, а мозги разбросают по всему Северу. И прежде всего я сам».
– Слушаюсь.
На этом Горст вышел обратно в непогоду, где его и поразила молния.
До нее было рукой подать – вот она, осторожно ступает навстречу по раскисшей грязи двора. Ее улыбка на гнетущем фоне слякоти сияла как солнце. Даже, можно сказать, обжигала. В сердце полыхнуло, сладко обдав жаром кожу; перехватило дыхание. Месяцы, проведенные в разлуке, не сказались решительно никак. Он все так же отчаянно, безнадежно ее любил.
– Финри, – прошептал он с благоговейным трепетом, как какое-нибудь заклятие, опрометчиво брошенное глуповатым чародеем из сказки, – какими судьбами?
Мелькнул призрачный страх, что видение сейчас поблекнет, растворится, уйдет бесплотным образом истомленного воображения.
– Да вот, взглянуть, где там отец. Он здесь?
– Строчит приказы.
– Как всегда.
Она оглядела мундир Горста и приподняла бровь – темно-каштановую, почти черную, разделенную дождем на волосинки.
– А вы, я смотрю, все в грязи играете.
Духа не хватало даже на смущение. В ее глазах он был повержен. К влажному лицу Финри прилипли прядки волос. Жаль, что не он. «Я думал, на свете не было и нет ничего прекрасней, чем ты, но теперь ты еще красивее». Смотреть на нее он не осмеливался, и одновременно не осмеливался отвести взгляд. «Ты самая красивая женщина в мире – нет, во всей истории. Нет, ты вообще самое красивое, что было и есть. Убей же меня, убей меня сейчас, сию минуту, чтобы лицо твое было последним, что я вижу».
– Вы… хорошо выглядите, – промямлил он.
Она посмотрела на промокший дорожный плащ, до пояса заляпанный грязью.
– Подозреваю, вы со мной не вполне искренни.
– Да я… Я никогда не притворяюсь.
«Я люблю тебя. Люблю, люблю, люблю, люблю, люблю, люблю…»
– А у вас, Бремер, все хорошо? Могу я называть вас Бремером?
«Да ты можешь каблуками выдавить мне глаза – назови лишь снова меня по имени».
– Конечно, да. Я…
«Болен телом и душой, с уязвленной честью, ненавидящий мир и все в нем, я готов забыть все это, откинуть за ненадобностью, лишь бы ты была рядом».
– У меня все хорошо.
Она протянула руку, и Горст склонился поцеловать ее, как какой-нибудь сельский священник, которому выпала честь прикоснуться к одеянию святого… На пальце у Финри красовалось кольцо с синим сверкающим камешком. Внутри у Горста все оборвалось – так, что не продохнуть; впору рухнуть плашмя. Лишь неимоверным усилием воли он остался стоять.
– Это… – прохрипел он.
– Да, обручальное кольцо.
Могла ли она знать, что ему легче увидеть отрубленную голову, чем…
За привычную улыбку Горст схватился, как утопающий за последний прутик. Губы шевельнулись, и он расслышал свое сипенье – этот гадкий, невыносимо бабский скрип.
– И кто же этот достойный?
– Полковник Гарод дан Брок.
В голосе нескрываемая гордость, не иначе как от любви.
«Что бы я отдал, лишь бы она так произносила мое имя? Да все. Хотя что у меня есть, помимо людских насмешек?»
– Гарод дан Брок, – прошептал Горст; имя шелестело песком во рту.
Разумеется, он знал этого человека. Более того, они состояли в дальнем родстве – какие-то там кузены в четвертом колене. А несколько лет назад даже общались, когда Горст служил в страже у его отца, лорда Брока. А потом лорд Брок возымел виды на престол, но у него не получилось, и его изгнали, как изменника. К старшему его сыну король, впрочем, явил милость: лишил обильных земель, звонких титулов, но даровал жизнь. Как Горст жалел, что монарх тогда проявил милосердие!
– Он служит при ставке лорд-губернатора Мида.
– Ах да.
Брок был до тошноты смазлив, с непринужденной улыбкой и манерами победителя. Урод. О нем хорошо отзывались, даже за глаза, несмотря на постигший его отца позор. Змей подколодный. Выбился в свет за счет храбрости и добродушия. Гнусный прелюбодей. Он был всем, чем не был Горст. Стиснув дрожащий кулак, он представил, как этой вот самой рукой вырывает у Гарода дан Брока челюсть.
– Да-да.
– Мы так счастливы.
«Вот и прекрасно. А мне впору покончить с собой». Сожми она в тисках его член, боль и то не была бы столь невыносимой. Неужто этой женщине недостает ума увидеть его мучения? Наверное, какая-то ее часть знает и радуется его унижению. «О, как я люблю тебя. Как ненавижу. Как безумно, безумно жажду».
– Мои поздравления, – выдавил Горст. – Обоим.
– Непременно передам мужу.
– Да.
«Да, да, скажи ему, чтобы он издох, чтобы сгорел, да поскорее». По лицу Горста блуждала нелепая ухмылка, а в горле клокотала желчь вперемешку со рвотой.
– Да.
– Мне пора к отцу. Наверное, скоро увидимся?
«О да. Очень скоро. Нынче же ночью, когда я буду метаться без сна на постели, сжимая член в кольце из пальцев, представляя, что это твой рот…»
