– Вычисти нос. – Он предоставил малышу заняться туалетом, а потом громко спросил: – Ну, что же тебе рассказать?
Мальчонка повиновался, прогундосив из-за платка:
– О святой Бригитте и ее гусях.
Джейми пробежал глазами по комнате в поисках меня.
– Ладно. – Джейми выдержал паузу, подобающую рассказчику, и негромко начал повествование: – Известно, что дикие гуси – очень интересные птицы. Когда они выбирают пару, то живут друг с другом всю жизнь. Поэтому, если охотник убивает гуся или гусыню, он обычно ждет, чтобы прилетела его подруга или ее друг. Приходится убивать обоих, потому что вторая птица будет маяться до смерти, плача по своей паре.
Сверток с Бенджамином зашевелился.
Джейми краем глаза увидел это и улыбнулся нам, продолжая рассказ. Уолли уже вновь вскарабкался ему на колени.
– Однажды, давным-давно, так давно, что никто не помнит тех времен, кроме старых летописей, святая Бригитта и благословенный Михаил попали в Горную Шотландию, ступив на ее гордые камни…
Внезапно Бенджамин издал алчный писк, означающий, что он хочет кушать. С этой целью он собирался присосаться к моему лифу, на что я никак не могла согласиться. Его отец, Джейми-младший, и многочисленные родственники, как на грех, разбрелись по Лаллиброху, а поскольку голодный младенец никак не хотел уняться и от моих покачиваний и потряхиваний плакал еще громче, пришлось идти искать его мать, хотя история, рассказываемая двоюродным дядюшкой всех этих малышей, обещала быть очень интересной.
Мать Бенджамина находилась в кухне, общаясь с другими девушками и женщинами, собравшимися там. Разумеется, она была рада видеть малыша и удовлетворить его аппетит, а мне этот предлог дал возможность представиться тамошнему обществу. Представляясь другим и слушая их приветствия, я принимала участие в ритуалах, принятых среди женщин. Прием, оказанный мне, был любезен, и я не увидела ни одного вытянувшегося при моем появлении лица или вздернутого носа, впрочем, это можно было отнести на счет воспитания и соблюдения правил приличий дамами. Никто из них не удивился, что первая жена Джейми Фрэзера решила навестить его, согласно официальной версии, приехав из Франции. Ну или вернувшись с того света.
Кое-что заставляло меня насторожиться. Эти мелочи выражали подспудное подводное течение, определявшее общее настроение и влиявшее на поведение общества. Так, никто меня ни о чем не спрашивал – очень странная вещь для горцев. Хайлендеры Шотландии, а особенно их кумушки, были довольно любознательными людьми и никогда не упускали возможности поговорить по душам, попутно выведав все о чужаках, пришедших в горы.
В глаза мне говорили любезности и улыбались, но за глаза, верно, обсуждали. По крайней мере, я ловила неодобрительные взгляды, которыми обменивались женщины, и слышала, как они шепчут что-то по-гэльски.
Больше всего меня удивляло и настораживало то, что я нигде не вижу Дженни – ангела-хранителя Лаллиброха, его души. Сколько я помнила, она всегда хлопотала по хозяйству, и казалось, что она – это Солнце, а все домашние – планеты, чьи орбиты были вовлечены в ее движения.
Не может быть, чтобы она не хотела встретить гостей достойно – накормить и приветить их, как всякая радушная хозяйка.
Присутствие Дженни во всех комнатах сразу – так казалось ошарашенным гостям, всюду замечавшим работу ее заботливых рук, – было естественно, как естественно дышать воздухом. Кстати говоря, воздух в Лаллиброхе был наполнен ароматом хвои, лежавшей в кладовке. Но сейчас был только запах – Дженни нигде не было.
Узнав, что я вернулась, привезенная ее сыном, она избегала встречаться со мной. Надо сказать, что я поступала точно так же, не желая накалять мирную обстановку усадьбы. Вне сомнения, когда-нибудь мы бы нашли общий язык или, по крайней мере, просто объяснились бы, но пока можно было обойтись без этого.
Кухня была полна света и тепла. Тепла, пожалуй, было даже слишком много. Как и во всех кухнях, а особенно в этой, здесь смешивались разнообразные запахи, дурманя голову и забивая дух: пахло крахмалом, тканями и пеленками, сушившимися здесь же, пекшимся хлебом и потом пекущих его, овсяными лепешками, которые жарили в лярде, и прочими приятностями и неприятностями. Я была рада уйти из кухни, заслышав просьбу Кэтрин принести ей сливки, необходимые для выпекания лепешек из ячменной муки, и вызвалась сходить в кладовую.
Воздух улицы был прохладный – после духоты кухни это было приятно. Я постояла, ожидая, пока освежусь и избавлюсь от въевшихся в волосы и в юбки запахов готовившейся снеди и человеческого пота. В кладовую нужно было идти: она не примыкала к главному строению, располагаясь возле сарая для дойки и двух загончиков, где содержали коз и овец. Коров не доили, считая их молоко хорошим разве для инвалидов, и выращивали только на убой.
Найдя в кладовой сливки, я уже направлялась в дом, как увидела Фергюса, стоявшего у изгороди загончика. Он печально рассматривал толкавшихся там овец. Встреча была неожиданной, ведь я не была уверена, ожидал ли Джейми его теперь.
Дженни разводила хороших овец и баловала их больше, чем своих детей и внуков. Так, племенные мериносы ели исключительно из рук, а едва завидев меня, тут же ринулись к ограде, рассчитывая на угощение от неизвестной им леди. Задумавшийся Фергюс встрепенулся, встревоженный шумом, оглянулся и вяло махнул мне рукой. Овцы толкались, и я ничего не слышала из того, что он говорил мне.
Чтобы не обмануть ожидания животных и спокойно поговорить с Фергюсом, я взяла кочан капусты – возле загона стоял ларь, где лежали кочаны, побитые морозами, – и сунула несколько листьев в мохнатую блеющую массу.
Самый большой баран, Хьюи, пользовался правом сильного и проталкивался впереди всех к ограде, оттесняя остальных. От других овец стада он отличался не только габаритами, но и предметом мужской гордости внушительного размера. Фергюсу не понравилась моя благотворительность, и он, выбрав кочан побольше, бросил им в Хьюи.
Парень бросал метко, и баран, почувствовав боль, обиженно заблеял, высказывая этим свое недовольство и давая стаду сигнал к отступлению. Он затрусил впереди, заметая землю тем, что раскачивалось у него между ног.
Фергюс бросил на удаляющееся стадо уничижительный взгляд.
– Глупые, жадные, дурно пахнущие твари, – пробормотал он, отвечая барану на его блеяние. Мне подумалось, что он, имея на себе чулки и шарф из шерсти овец, вопиюще несправедлив к животным.
– Фергюс, я рада тебя видеть. Джейми в курсе, что ты здесь? – ласково обратилась я к унылому французу.
Интересно было знать, как Фергюс относится к произошедшему в Лаллиброхе за время его отсутствия. Если, конечно, он знает о случившемся.
– Нет, я не сообщал ему.
Это было странно. Почему он топчется здесь, а не идет в дом? И этот равнодушный тон… Что-то лежит у него на сердце.
– Что там слышно от мистера Гейджа?
Фергюс недоуменно вперил в меня глаза, но вскоре сообразил и оживился, делясь новостями:
– Все хорошо, лучше не бывает! Милорд верно рассчитал. Мы с Гейджем пошли сказать остальным об опасности, потом отправились в таверну, назначенную местом встречи. Да, там сидела засада! Целая свора, все переодетые. Мы мигом раскусили их. Ха! Они будут сидеть до второго пришествия, как их дружок, которого мы упихнули в бочку!
Далее Фергюс поник головой, вздыхая, и снова приуныл.
– Когда-то мы теперь получим плату за памфлеты… Станок, хвала Господу, спасли, да только кто знает, когда он снова заработает. Плохи дела милорда.
Он настолько опечалился, что я переспросила:
– Зачем ты так убиваешься? Ведь ты не печатник, это дело Джейми.
Фергюс повел плечом.
– И верно, сам я не занят в печатне, но часть прибылей от бренди, принадлежащих мне, я вложил в мастерскую милостью милорда. И мне хотелось быть партнером милорда в этом деле.
– Понимаю. Может, тебе помочь средствами?
Он искренне удивился, не веря своим ушам, а после заулыбался.
– Благодарю, миледи. Нет, деньгами мы не обижены. Мне есть на что погулять и выпить.
Француз провел рукой по боку плаща, где, надо думать, находился его кошелек. Плащ отозвался перезвоном монет. Его владелец сунул руки в карманы.
– Видите ли, в чем дело, мадам… Печатников уважают, иметь типографию почетно.
– Э… ну да. – Я не очень вникала в то, какие профессии вызывают уважение у шотландцев.
Фергюс сложил губы в грустную улыбку.
– Будучи контрабандистом, я могу жить безбедно и даже содержать семью, если захочу. Но если я представлюсь родне уважаемой юной леди так, вряд ли я смогу рассчитывать на ее руку.
– Вот в чем загвоздка… Я, кажется, понимаю. Ты хочешь связать свою судьбу с судьбой уважаемой юной леди?
– Именно, миледи. Ее мать против нашего брака.
Даже благоволя Фергюсу, я понимала, почему мать выступает против брака своей дочери с этим бойким французом. Фергюс, безусловно, красив, умен, ловок – идеальный любовник и энергичный спутник жизни. Но этого мало. Консервативные шотландцы не могли ввести в семью человека, не имеющего собственности, легального дохода, родового имени и левой руки.
