– Мы готовы вынести приговоры капитану Томасу Александру Брайанту и коммандеру Наташе Джеймсон из восьмого подразделения Лос-Анджелесской патрульной службы. Прошу всех встать в честь блистательного Президента.
Сенаторы и я поднимаемся с мест, а коммандер Джеймсон с выражением крайнего презрения на лице устремляет взгляд на Андена. Томас замирает, повернувшись в сторону Президента и приложив руку к виску. Он остается в таком положении, пока Анден встает, распрямляется, заводит руки за спину. На мгновение в ожидании окончательного приговора наступает абсолютная тишина – только один голос имеет значение. Я подавляю приступ кашля. Инстинктивно стреляю глазами то в одного, то в другого принцепс-электа – теперь я это делаю постоянно. На лице у Марианы мрачное удовлетворение, у Сержа – явная скука. Сжимаю в кулаке незаконченное колечко из скрепок. Я знаю, оно оставит глубокие канавки на моей ладони.
– Каждый сенатор Республики вынес свой вердикт, – обращается к залу Анден.
Его слова звучат веско, в соответствии со стародавними требованиями к подобным речам. Удивительно, как ему удается говорить так тихо и в то же время так властно.
– Я принял во внимание их совместное решение, а теперь объявляю свое собственное.
Анден замолкает и переводит взгляд на площадку, где стоят в ожидании обвиняемые. Томас – по-прежнему по стойке «смирно» и с рукой у виска – смотрит перед собой.
– Томас Александр Брайант, капитан восьмого подразделения Лос-Анджелесской патрульной службы, Республика признает вас виновным…
Зал погружен в полную тишину. Я стараюсь дышать ровно. Думать о чем-нибудь. О чем угодно. Ну, скажем, вспомнить все политические трактаты, прочитанные за последнюю неделю. Пытаюсь воспроизвести в уме факты, о которых только узнала. Но вдруг понимаю, что вспомнить ничего не могу. Так на меня непохоже.
– …в убийстве капитана Метиаса Айпэриса вечером тринадцатого ноября, в убийстве гражданки Грейс Уинг без особого предписания, в собственноручной казни двенадцати протестующих на Баталла-сквер в день…
Его голос то звучит, то пропадает в шуме внутри головы. Я опираюсь на подлокотник кресла, медленно выдыхаю, пытаюсь усмирить головокружение, чтобы не упасть. Виновен. Томас признан виновным в убийстве моего брата и матери Дэя. Руки трясутся.
– …и приговаривается к высшей мере наказания посредством расстрела через два дня в семнадцать часов ноль минут. Коммандер Наташа Джеймсон из восьмого подразделения Лос-Анджелесской патрульной службы, Американская Республика признает вас виновной…
Голос Андена переходит в монотонное неразборчивое гудение. Все вокруг словно замедляется, я будто живу слишком быстро для всего происходящего, оставляя мир позади.
Год назад я стояла неподалеку от Баталла-Холла в другом зале судебных заседаний и вместе с огромной толпой смотрела, как судья выносит точно такой же приговор Дэю. Дэй сегодня жив, он в Республике знаменитость. Я открываю глаза. Губы коммандера Джеймсон плотно сжаты – она выслушивает смертный приговор, который зачитывает Анден. У Томаса бесстрастный вид. Так ли он спокоен на самом деле? Я слишком далеко от него стою, чтобы сказать наверняка, но его брови трагически сведены. Напоминаю себе, что должна бы испытывать удовлетворение. И Дэй, и я должны бы радоваться: Томас убил Метиаса. Он без колебаний хладнокровно застрелил мать Дэя.
Но теперь зал суда исчезает, и я вижу перед собой мальчишку, каким был Томас, когда он, Метиас и я ели свинину с соевыми бобами в теплом буфете на первом этаже, а вокруг хлестал дождь. Я помню, как Томас показал мне первый выданный ему на службе пистолет. Я даже помню, как Метиас однажды привел меня на дневную тренировку. Мне исполнилось двенадцать, и я уже неделю отучилась в Дрейке – каким невинным все тогда казалось. Метиас забрал меня сразу же после занятий, и мы направились в сектор Танагаси, где он обучал своих патрульных. Я до сих пор ощущаю тепло солнечных лучей на своих волосах, все еще вижу взлет накидки Метиаса, сверкание его серебристых эполет, слышу мерный стук его начищенных ботинок по бетону. Я уселась в углу скамейки, включила компьютер, чтобы почитать (или сделать вид, что читаю), а Метиас построил своих подчиненных на смотр. Он останавливался перед каждым солдатом, указывал на недостатки в форме.
– Кадет Рин! – гавкнул он на одного из новеньких.
Солдат подпрыгнул, услышав стальные нотки в голосе моего брата, и, когда Метиас ткнул пальцем в единственную медаль на мундире солдата, стыдливо опустил голову.
– Если бы я так носил мою медаль, коммандер Джеймсон разжаловала бы меня. Вы хотите, чтобы вас уволили из патрульной службы?
– Н-нет, сэр, – заикаясь, проговорил кадет.
Метиас завел за спину руку в перчатке и пошел дальше. Он отчитал еще трех солдат и наконец дошел до Томаса, который стоял по стойке «смирно» почти в самом конце шеренги. Метиас оглядел его форму придирчивым взглядом. Томас был одет, конечно, совершенно безупречно: все швы на месте, каждая медаль и эполеты отшлифованы до блеска, ботинки идеально начищены – я могла посмотреться в них, как в зеркало. Долгая пауза. Я отставила компьютер и устремила внимательный взгляд на Метиаса. Наконец мой брат кивнул.
– Прекрасно, солдат, – сказал он Томасу. – Я попрошу коммандера Джеймсон повысить вас в звании до конца года.
Выражение лица Томаса осталось неизменным, но я видела, как он горделиво приподнял подбородок.
– Спасибо, сэр, – ответил он.
Глаза Метиаса задержались на нем еще на мгновение, а потом он пошел дальше.
Закончив смотр, брат встал лицом к команде:
– Сегодня я разочарован, солдаты. Сейчас я несу за вас ответственность, а значит, и коммандер Джеймсон. Она ожидает от вас бо́льших успехов, так что вам придется постараться. Ясно?
Ответом ему было единоголосое «Да, сэр!», сопровождаемое воинским приветствием.
Метиас снова перевел глаза на Томаса. Я прочла уважение во взгляде брата, даже восхищение.
– Если бы все вы были так же внимательны к деталям, как кадет Брайант, мы стали бы лучшим подразделением патрульной службы в стране. – Он приложил руку к виску. – Да здравствует Республика!
Кадеты в один голос повторили за ним последние слова.
Воспоминания медленно блекнут перед моим мысленным взором, звонкий голос Метиаса превращается в призрачный шепот, а я остаюсь наедине со своей печалью, слабая и обессиленная.
Метиас всегда говорил о стремлении Томаса стать идеальным солдатом. Я помню слепую преданность Томаса коммандеру Джеймсон, такую же слепую преданность он демонстрирует теперь по отношению к новому Президенту. Потом вспоминаю, как мы с Томасом сидели друг против друга в комнате для допросов, боль в его глазах. Он тогда сказал, что хотел меня защитить. Что случилось с тем застенчивым, неловким пареньком из бедняцкого сектора Лос-Анджелеса, с пареньком, который каждое утро тренировался вместе с Метиасом? Мой взгляд затуманивается, и я быстро провожу рукой по глазам.
Я могу проявить сострадание. Попросить Андена пощадить Томаса, дать ему возможность отсидеть в тюрьме и искупить свою вину. Но я стою неподвижно, сомкнув губы; сердце в моей груди твердо, как камень. Метиас на моем месте был бы милосерднее.
Но брат всегда был лучше меня.
– На этом процесс над капитаном Томасом Александром Брайантом и коммандером Наташей Джеймсон завершен, – подытоживает Анден, а потом, указуя на Томаса, говорит: – Капитан, вы хотите что-нибудь сказать сенату?
Ни один мускул на лице Томаса не дергается, я не вижу ни малейшего признака страха, сожаления или злости. Я внимательно смотрю на него. Спустя секунду он обращает взгляд на Андена, низко кланяется:
– Мой блистательный Президент. Я совершил преступление против Республики и разочаровал вас своими действиями. Я смиренно принимаю приговор. – Он распрямляется и снова вскидывает пальцы к виску. – Да здравствует Республика!
Сенаторы выражают согласие с окончательным приговором Томасу, а тот переводит глаза на меня. На миг наши глаза встречаются, потом я опускаю взгляд. Спустя секунду снова поднимаю глаза, но Томас уже снова смотрит перед собой.
Анден поворачивается к коммандеру Джеймсон.
– Коммандер. – Он вытягивает руку в перчатке в направлении Джеймсон и царственно поднимает подбородок. – Вы хотите что-нибудь сказать сенату?
Она, не дрогнув, вперивается в молодого Президента. Ее глаза – холодные темные омуты. После паузы она наконец кивает.
– Да, Президент, – говорит Джеймсон резким насмешливым тоном, разительно контрастирующим с голосом Томаса.
Сенаторы и солдаты недовольно переступают с ноги на ногу, но Анден поднимает руку, призывая их к тишине.
– У меня есть для вас несколько слов. Я не первая поставила на вашу смерть и, уж поверьте, не последняя. Вы – Президент, но вы еще мальчишка. Вы не знаете себя. – Она щурит глаза… и улыбается. – Но я вас знаю. Я повидала гораздо больше вашего – я пускала кровь заключенным, которые были в два раза старше вас, убивала людей вдвое могущественнее вас, я ломала многих, и они дрожали всем телом, будучи вдвое мужественнее вас. Думаете, вы – спаситель страны? Нет, поверьте. Вы лишь папенькин сыночек, а яблоко от яблони недалеко падает. Он потерпел поражение, такая же судьба ждет и вас.
