Вполне возможно, что Бесшабашный уже возвращается назад с арбалетом. Но Омбре покачал головой.
– Нет уж, спасибо! – прошлепал он влажными губами. – Я в своей жизни и так слишком долго стоял на часах. Все, что я найду, – мое, идет?
– Если только это не арбалет.
Покрытое чешуей лицо перекроила презрительная улыбка.
– Верно. И как это я забыл! Арбалет тебе ни к чему, – прошептал Неррон. – Сокровища, которые тебе здесь попадутся, ты бросишь к ногам очередной красавицы. Да что там, их наверняка хватит на целую дюжину чаровниц.
Шестиглазый взгляд заледенел.
– Мы – однолюбы. И храним женщине верность всю ее короткую жизнь!
– Точно. В ваших пристанищах они живут не больно-то долго.
Неррон вошел в первый коридор и прислушался. Ничего. Но из двух других доносились голоса мертвых. Видимо, Бесшабашный и лисица здесь расстались. Тому, у кого в груди гнездится смерть, дорога каждая минута.
Без лишних слов водяной исчез в правом коридоре. Неррон свернул влево.
Джекобу довелось посетить множество заколдованных дворцов. Всякая дверь могла означать опасность, всякий коридор – заканчиваться западней. Лестницы имели обыкновение исчезать. Стены – расступаться. Но только не здесь. Двери, залы, дворы – все было открыто. Дворец Гуисмунда засасывал его, как недра животного, в чьих каменных внутренностях прошлое бродило, словно непереваримый яд.
В пустых конюшнях били копытом лошади. Лязгало оружие в опустевших дворах, над которыми звездное небо заволокли черные тучи. Навстречу Джекобу из заброшенных комнат неслись детские голоса. На него рычали незримые псы. Снова и снова в темных галереях и залах раздавались крики. Крики ужаса. Крики боли… Джекобу казалось, что он ощущает безумие Гуисмунда, словно брызги грязи на коже.
Он видел палаты, до самого потолка набитые сокровищами. Он видел оружейные кладовые с латами и дорогими мечами: вырученных денег от продажи каждого такого экземпляра с лихвой хватило бы на реставрацию всей крепости Валианта. Джекоб не удостоил их ни единым взглядом. Где арбалет?!
Он спрашивал себя, не лучше ли было пойти по другому коридору, и все посматривал на свечу в своей руке, но ее пламя горело ровно. Лиске повезло так же мало, как и ему.
Тебе надо поторапливаться, мой друг. Напрасно ты не пристрелил гоила.
Он двадцать раз оборачивался, когда ему казалось, что он слышит позади шаги, но его преследовали лишь духи, которых он разбудил. Может быть, в этом-то и состояло колдовство Гуисмунда: они обречены вечно блуждать по дворцу, пока не затеряются в его прошлом и сами не превратятся в призраков, чьи голоса их преследуют.
Еще одна дверь.
Незапертая, как и все остальные.
По-видимому, помещение за нею некогда было залом для аудиенций. Плиты на полу поистерлись от бесчисленных сапог, а сажа давным-давно погасших факелов налипла на выветрившейся штукатурке. Гнев, отчаяние, ненависть – восприятие Джекоба сравнило их с едким дымом. Хриплое нашептывание голосов, приглушенное страхом…
Дальше, Джекоб.
Дверь в конце зала была украшена гербом Гуисмунда.
Он шагнул за порог – и глубоко перевел дух.
Он был у цели.
Тронный зал Гуисмунда заговаривал прошлое, не прибегая к помощи голосов. Тишину нарушало лишь эхо шагов Джекоба, но так же, как и в склепе, потерянный мир Гуисмунда пробуждала к жизни живопись на стенах и на потолке. Целые сонмы блуждающих огней вырывали из темноты краски: поля сражений, дворцы, великанцы, драконы, армия карликов, тонущий флот, гибель целого города вместе со всеми его жителями. Фрески были выполнены с таким мастерством, что Джекоб на несколько мгновений вообще забыл, зачем он сюда явился. Но картина на левой стене заставила его и вовсе затаить дыхание. Целая армия рыцарей мчалась с обнаженными мечами через серебряную арку ворот. Плащи их были белыми, как у рыцарей Гуисмунда, а накидки украшала Гуисмундова эмблема: красный меч, а над ним – красный крест… Где он это видел?
Братья меча, Джекоб.
Рыцарский орден из его мира, прекративший свое существование более восьмиста лет назад, но прежде натворивший немало дел в Северной Европе… Джекоб поглядел на арку ворот. Она была украшена серебряными цветами.
Джекоб давно гадал, неужели зеркало только одно?
Видимо, нет.
Он внимательно огляделся. В центре зала стоял трон. К каменному сиденью подводила узкая лесенка. Сиденье и подлокотники покрывала золотая обивка; статуя Гуисмунда глядела в сторону Джекоба пустыми глазами. Но Джекоб продолжал озираться в поисках зеркала. И – обнаружил его в самом дальнем углу зала. Громадное, едва ли не в два раза больше, чем то, в комнате его отца. С таким же темным стеклом, но раму его увивали не розы, а лилии, как и на арке ворот на стене.
Около зеркала стоял скелет с золотыми часами в костлявых руках. В Зазеркалье времен Гуисмунда еще не существовало никаких механических часов. В другом мире они уже были.
Джекоб!
Лишь боль в груди напомнила ему о том, зачем он сюда пришел. Он повернулся к зеркалу спиной и направился к трону.
Статуя, сидевшая на троне, была облачена в чародейскую мантию из кошачьих шкурок, она же говорила о Гуисмунде-полководце. Затенявшее его лицо забрало было выковано в виде разверстой волчьей пасти. Из-под мантии виднелась кольчуга до колен и белая туника с изображенным на ней красным мечом. Как часто Джекобу приходилось видеть эту серебряную кайму, а он даже и не задумывался о ее происхождении. Теперь же он разглядел в ней рамку зеркала. Гуисмунд сидел, широко расставив ноги, как человек, которому покорился весь зазеркальный мир. После того, как он ворвался туда из другого.
У подножия лестницы имелась скамеечка, а на ее золотом сиденье покоился арбалет.
Джекоб задул свечу.
Плиты у него под ногами складывались в полукружие мозаики с изображением герба Гуисмунда. Скамеечка с арбалетом стояла прямо над головой коронованного волка.
От скамеечки Джекоба отделяли всего несколько шагов, как вдруг в сердце его снова вгрызлась моль.
Он рухнул на колени. Не видя, не слыша, не чувствуя ничего больше, кроме боли. Эта боль, словно кислотой, вытравила ему последнюю букву имени из воспоминаний, и Темная Фея получила свое имя обратно. После этого моль отделилась от его кожи, слущив волосатую тушку с кровавого кокона его плоти, и – взмахнула крыльями. Джекоб услышал собственный стон, прокатившийся по тронному залу, и скорчился на гербе Гуисмунда, а моль, захватив с собой имя Темной, а заодно и его, Джекоба, жизнь, упорхнула прочь, обратно к своей госпоже. Все, что от нее осталось, – это кровавый отпечаток на теле, а он лежал и ждал, когда же у него остановится сердце. Ритм оно отбивало неровный: то замедляя ход, то ускоряя, словно хваталось за последние остатки жизни, которые еще теплились в его теле.
Вставай, Джекоб.
Но он не знал как. Он желал только одного: чтобы боль наконец утихла и эта охота осталась позади. Чтобы рядом была лисица.
Вставай, Джекоб. Ради нее.
Плиты пола сквозь одежду холодили онемевшую от боли кожу.
Вставай.
Эти ужасные голоса вокруг! Они спорили. Кричали. Рыдали. Подкарауливали за каждой дверью. Лиска переходила от комнаты к комнате, от зала к залу, видела золото, серебро, без разбора наваленную добычу из разоренных городов, сундуки, набитые дорогими одеяниями, золотые тарелки на пустых столах, мгновенно воскрешавшие воспоминания о столовой Синей Бороды, постели под кроваво-красными балдахинами, мебель с инкрустацией из драгоценных камней… Пламя свечи вырывало их из мрака, будто далекие от реальности картины, но великолепие их говорило только о безумии Гуисмунда. Весь дворец был призраком. Все эти голоса, весь этот неутолимый голод, наполнявший его… Вся эта мертвая жизнь, никак не желавшая умирать.
Дрожащее пламя свечи осветило кабинет. Книги. Планы местности. Глобус. На полу лежала шкура черного льва, стена была завешена ковром, и узор ковра выдавал, что он умеет летать.
Свеча погасла.
Сердце Лиски пустилось вскачь.
Он нашел его.
Джекоб нашел арбалет.
Она изменила облик. Лисица доберется до него гораздо скорее.
Джекоб будет жить.
Все хорошо.
Вставай на ноги, Джекоб.
Боль отступала, но сердце билось неровно, словно каждый удар мог оказаться последним.
Ну даже если и так, Джекоб. Всего только несколько шагов.
Возьми арбалет. Лиска сейчас придет.
Ему действительно удалось подняться.
А что, если она не появится вовремя?
Хочешь сам себе пустить в грудь стрелу, Джекоб?
Эта мысль показалась даже забавной.
Вблизи фигура на троне казалась настолько живой, словно Гуисмунд изготовил ее из плоти и крови. Мертвые глаза буравили Джекоба насквозь, когда он ковылял к скамеечке.
