НИКИТ
«…где та мудрость, что снисходит на служителей храма от Бога…» — Никит писал уверенно и быстро. Уже не первый год он предавался этому ежевечернему занятию, непозволительному для жреца, но вполне соответствующему должности храмового библиотекаря и старшего скриптора.
Книги, бесконечное множество книг, из которого добрые три четверти не имели никакого отношения к Великому Хрону, множество противоречащих друг другу идей в этих книгах, сделали Никита скептиком и, что удивительно, тайным приверженцем Кулдорской Ереси. Нет, он во всем был прямой противоположностью Тодоритам, терпеть не мог мрачный фанатизм и все искусственные самоограничения, принятые членами Святого Братства. Просто он склонен был полагать, что Бог един, а его проявления в этом мире бесконечны: начиная от пантеонов богов Короната, Утурана, Тианы, от Хайхора до какой-нибудь последней травинки на обочине дороги. В любом предмете Никит пытался увидеть природу Бога. И, будучи во всем, что касается книг и обрядов, скептиком, в существовании Бога Никит не сомневался.
Где же та мудрость, — спрашивал он сам себя, — пора бы мне стать спокойнее. Почему я вдруг с утра накричал на бедного Туса? Ну, ушел мальчишка из скриптория, не век же ему там сидеть. Чисто и в хранилищах, и в мастерской… Да и читает он немало… Если Всеприсущий подарит мне несколько лет жизни, сделаю из Туса достойного ученого. Максим и Эдуар прилежны, набожны, но и не более того, а Тус — талантлив. Прилежность придет со временем…
Однако рука выводила другое:
«…Сегодня вновь пришлось смирять мне огонь суетности. Суета и мудрость — вещи малосовместимые. Вода в глубоком колодце остается незамутненной, сколько камней туда ни брось, а в луже от малейшего ветра поднимается муть. Дай же, Всеприсущий, мне спокойствия. Если глубины не дано, пусть хоть остаток времени углубит мое русло, пусть хоть немного осядет муть.
Павулу снова было видение, и на сей раз речь его отличалась стройностью. Поначалу я не придавал значения рассказам сновидца, длинным и путаным, как волосы на его голове, полагая, что они целиком касаются личных отношений Павула с Богом. Теперь же все больше понимаю, о чем, собственно, записал несколько дней назад, что есть нечто провидческое в снах этого отшельника…»
Никит положил стил на рубчатый край морской раковины, в которой, словно любопытный глаз, темнело озерко чернил марры. Он снова увидел жуткую картину: ущелье, и на самом дне, среди серых глыб, распластавшись лежит человек, и снова в ушах библиотекаря заскрипел голос Павула: «Видел я человека в одеянии монашеском, летящего, как птица по небу, и скалы под ним были похожи на острые копья. Человек сей вдруг колесом свернулся и вращаться начал. И видел я колесницу небесную, запряженную драконами огненными, и золотой младенец сидел в колеснице. А монах, в колесо превращенный, навстречу ей покатился. И схватил его младенец ручкой, но тут же бросил, как бы ожегшись или уколовшись. Колесо уже вновь приняло обличье человеческое и упало на скалы…»
Таков был сон Павула, а на следующий день нашли монахи Робера, отправленного Эантом в Кор. Видимо, он, выбрав из двух путей более короткий, пошел по верхней тропе и, поскользнувшись, упал в ущелье. Скалы же, под которыми он разбился, так и назывались: Большое Копье и Малое Копье.
Никит снова взял стил:
«…Иногда кажется мне, что не от Бога эти сны, что дремлет в Павуле маг или сам Павул околдован магом. Откуда пришел Павул? Сказали мне, что подобрал его на дороге Рут, а Эант приютил по доброте душевной. Ох уж мне эти льстецы! Эант и доброта душевная. Сомнительно… Это было чуть ли не тридцать иров назад, еще до моего прихода в монастырь. И двадцать шесть иров я почти каждый день вижу Павула. Ни одного седого волоска в космах на его голове. Знать бы, что внутри? Порой мне кажется, что он не стареет, подобно магам… Впрочем, и сам я не сильно постарел… Горы продлевают жизнь…
На сей раз видел Павул хиссу с человеческой головой, выползающую из пещеры. Средней, той, что над монастырем. Смрад выдыхала змея, и вместо чешуи покрывали ее струпья и нарывы. На голове ее торчал большой рог, и несколько раздвоенных темных языков дотрагивались до всего, что было вокруг. И увядали кедросы, камни серели и раскалывались, а мелкие твари, муссы и хриссы, во множестве на камнях появившиеся, словно вышедшие приветствовать змею, замертво падали.
Однако не пожирала их змея, оставались они лежать мертвыми при свете дня. И подползла та змея к площади, что перед монастырем, и вырыла рогом яму огромную, и, когда ушла она в ту яму, из ямы взметнулось дерево огненное, такое, что померк сам Таир. Огнем были его листья, и ствол был подобен столбу дыма. И вырос на том дереве плод единственный, на лиим и анут похожий одновременно, и плод этот затем упал в руки человеку незнакомому, появившемуся неизвестно откуда и неведомо куда идущему. И вокруг стало как бы море бескрайнее, и поплыл сей человек с плодом в руке, но вдруг раскололся плод: то ли ключ оттуда выпал, то ли рыба, подобная ключу, скрылась в пучине. А человек со скорлупками дальше поплыл, словно и не заметив, что плод расколот.
Павул попросил Эанта истолковать видение… Стучи, стучи, Павул, в закрытые двери. Какое дело жрецу до твоих снов. „Во славу Хрона твой сон“ — только и ответил Эант. Толкования же гостей, любезных моих собеседников, ясности тоже не внесли. Нахт, по обыкновению, все приводит к своей стране и своим богам: увидел в этой твари первозмею, Великую Урэа, в Утуране почитаемую за святыню… Впрочем, я был бы немало удивлен, если бы он связал это видение с каким-нибудь Богом, почитаемым в Коронате.
Досточтимый мессир аргенет, тоже по обыкновению, от толкований вовсе воздержался. Хотя он-то мог бы достойно истолковать виденное.
Разъяснения же Юла, если несколько расплывчатых фраз можно считать оными, отчасти совпадают с моими собственными. Он полагает, что явление змеи из пещеры навеяно зрелищем вполне реальным — этим не дающим мне покоя дымом из верхней пещеры. Побывав там, Тус не то что каждому монаху, каждому кедросу на площадке рассказывал, какой смрад исходит из ее глубины. Змея, виденная Павулом, тоже отвратительно пахла. Плод же, огонь и ключ — символы для мага более привычные, чем для меня. Когда же обратился я к Юлу с просьбой разъяснить знаки, тот с присущей ему сдержанностью ответил, что он всего лишь ученик и во многое не посвящен, а после, в некотором смятении, добавил: „Не к добру это“.
