Анна Блоубелл
Беглецы
(Кулл)
(«Северо-Запад Пресс», 2000, том 9 «Кулл и безликий бог»)
Снежная буря, поднявшаяся со стороны зарфхаанских степей, основательно засыпала постоялый двор Старого Бааса. Прижатые к земле оконца, тщательно заделанные прозрачной слюдой, были доверху завалены снегом. За ними глухо выл и стонал разбушевавшийся ветер, словно голодная собака, безжалостно выброшенная на холодную улицу. Ветру по-домашнему тепло и уютно вторил треск сухих поленьев, щедро подброшенных в раскаленный очаг. Возле очага, на изношенном до дыр половике, расположился крупный матерый кот, млея от сытости, тепла и неги. На фоне грязных лоскутьев ткани его рыжая шерсть пламенела, как цветок золотистого подсолнуха, распустившийся посреди навозной кучи. Разомлевшему от тепла коту не мешала ни толчея, ни бранные крики разносчиков снеди, ни грохот пивных кружек. Его янтарные глазищи, подернутые легкой дремотой, лениво посматривали на собравшихся людей.
Ни у кого в зале не возникало сомнения, что рыжий хищник занял свое законное место, согнать с которого его мог бы разве что ураган. Несколько раз проходивший мимо хозяин ласково потрепал домашнего любимца за ободранным ухом, с глубокой нежностью приговаривая какие-то добрые слова.
Служанка старательно поворошила кочергой слегка поугасшие паленья, отчего в печную трубу потянулись снопы вспыхивающих искр и сизые клубы дыма.
Кот недовольно повел усами, настороженно повернувшись в сторону коварного огня. Языки пламени взметнулись кверху, жадно охватывая большой прокопченный котел, аккуратно подвешенный над очагом.
Объемистая посудина покачнулась, задетая неловким толчком кочерги. Через помятый край на раскаленные головни с шипением упали горячие капли мясного отвара, источая благоухающий аромат бараньей похлебки — лучшего угощения Старого Бааса.
Все помещение было буквально пропитано одурманивающим духом свежего жаркого, приправленного острым лучком и пряностями. Аппетитные запахи струились над головами постояльцев, настойчиво проникая во все щели, дыры и трещины.
Только сумасшедший рискнул бы отправиться вслед за ними наружу.
Все заведение было битком набито проезжими гостями. Непогода загнала сюда самую разную публику. В хорошо протопленном помещении было невыносимо душно, шумно и тесно.
От развешанной по стенам одежды несло крепким соленым потом, сыромятными ремнями и забористым фарсунским табачком, приправленным таинственными наркотическими веществами. Перемешиваясь с ароматами кухни, запахи создавали неповторимый букет пристанища, способного удушить кого угодно в своих гостеприимных объятиях, таких же непритязательных, как и скромное угощение на постоялом дворе Старого Бааса.
Неумолчный гул разговоров витал над колченогими столиками, где восседал цвет приграничных окраин.
Большинство присутствующих было из здешних мест. Впрочем, среди них находились и заезжие чужестранцы из далеких неведомых стран. Их чудной язык будоражил воображение соседей отголосками нездешних пространств, наполненных загадочными отзвуками чужой неведомой жизни.
Однако, несмотря на разноплеменность и чуждые нравы, в общей массе это были ремесленники, купцы, охотники, бродяги, несколько томных девиц с потускневшими глазами и прочий деловой люд.
Парочка кутил, упившихся в стельку, валялись возле скрипучей лестницы, ведущей на второй этаж. На них никто не обращал внимания, словно это были объемистые кули с дерьмом, приготовленные на вынос к выгребным ямам.
Под низеньким потолком, поддерживаемым длинными тяжелыми балками, громко судачили о непомерно высоких ценах на южных базарах. Неподалеку от стойки какие-то раскрасневшиеся купцы в сердцах толковали о растущих как на дрожжах налогах и готовящейся войне.
На их недовольных физиономиях, лоснящихся от бараньего жира и пота, застыло вечное недоверие торговых пройдох.
В дальнем углу шумная компания расслабившихся каменотесов, идущих на заработки в Пурпурный Город, тишком перемалывала косточки царствующим династиям и их неверным женам. Оттуда доносились нескромные замечания о сомнительных достоинствах знати, перемежеванные грубоватыми взрывами смеха.
До слуха Кулла донеслись упоминания о каком-то восточном правителе, потерявшем богатую казну вместе с цветистым гаремом.
— Вот я и говорю, — гнусаво пробубнил чей-то простуженный голос. — Пока он, значит, со своими делами разбирался, добиваясь от оголтелых соседей единения и справедливости, свои же домочадцы успели у него все имущество растащить, подчистую…
— А нечего было эту войну и начинать, — заметил один из каменотесов — высокий сильный мужчина с копной черных волос, подвязанных вышитым ремешком. — Тогда бы все на месте осталось: и казна, и бабы…
— Ну, Ориман, ты и сказал…
— А что такого?
— Да это же не нашего ума дело, — сердито пояснили сразу несколько человек. — За такие разговоры недолго и языка лишиться.
— Оторвут тебе его когда-нибудь, Ориман, вместе с твоей непутевой башкой.
Каменотесы добродушно засмеялись.
— Уж очень он у тебя длинный!
Один из мужиков коротко рубанул по столу тяжелым кулаком.
— Не в пример твоей короткой шее!
— Ха-ха-ха…
Ориман согласно покачал головой, но в уголках его губ затаилась хитроватая усмешка.
— Лучше уж потерять голову, — спокойно заметил, он, — тем более, если в ней кроме ветра ничего путного нету, чем растерять все добро в государстве.
Мужики немного помолчали.
— А гарем-то зачем унесли? — спросил какой-то худой грондарец, жилистый, словно узловатый сук.
Слушатели затаили дыхание. Ориман слегка откашлялся, взвешивая слова, и негромким надтреснутым голосом степенно ответствовал:
— Ну, видать тот, кто задумал это хитрое дело, посчитал, что он ему тоже не помешает!
— Особенно в лютую стужу! — весело подхватил кто-то.
— Вместо жаркого костра!…
— Ха-ха-ха…
— Что же тогда правителю-то осталось? — упорствовал грондарец, желая непременно знать все подробности.
Рассказчик ненадолго задумался, томя слушателей затянувшийся паузой. Наконец шутливо произнес:
— Да, кроме приличных рогов на голове, заместо золоченой короны, ничего хорошего у него и не осталось!
Его собутыльники вновь засмеялись. Один из них, добродушно ухмыльнувшись, заметил:
— У нашего Шема, скоро точно такие же будут. Когда он со своей Майрой под венец пойдет.
Хохот, грянувший над столами, заставил всех вздрогнуть.
Кот взъерошил шерсть на загривке. Его желтые глаза распахнулись, как два огромных блюдца, с неодобрением озирая скопище одуревших от безделья людей.
