Седой рассвет окрасил небо,
Случилось это далеко.
И был там тот, что был печален…
Сидя на своем скромном, с темной обивкой троне, в низком, хаотично выстроенном замке в сердце Страны Теней, Смерть покачала своей белой головой, слегка помассировала свои опаловые виски и чуть поджала губы, напоминающие по цвету виноградные гроздья, покрытые седым налетом. Ее хрупкая фигура была одета в кованую кольчугу с черным поясом, украшенную серебряными черепами, до черноты потускневшими от времени. С пояса свисал обнаженный меч.
Она была сравнительно маленькой смертью, всего лишь смертью мира Невона, но у нее хватало своих проблем — двести горящих и мерцающих жизней, которые предстоит загасить в двадцать ударов сердца. И хотя сердце Смерти билось глубоко под землей, словно огромный гулкий колокол, и каждый удар казался маленькой вечностью, но ведь в конце концов и ей приходит конец. Теперь оставалось всего девятнадцать, и Властелин Неминуемого, который рангом куда выше Смерти, должен быть удовлетворен.
Посудите сами, несмотря на то, что мысли Смерти были пронизаны холодом и вечным спокойствием, в них все-таки чувствовалось некоторое брожение — сто шестьдесят душ крестьян и всякого сброда, двадцать кочевников, десять воинов, двое нищих, шлюха, торгаш, священник, аристократ, ремесленник, король и два героя. Вот что следовало из ее книги.
В три удара она отобрала сто девяносто шесть из двухсот и наложила на них проклятие, — где-то почти невидимые, ядовитые создания, наделенные живой плотью и отсиживавшиеся до сих пор в темных сгустках крови, внезапно начинали размножаться и превращались в бесчисленные орды, беспрепятственно проникающие в вены и блокирующие животворные каналы, куда впадали изъеденные долгой эрозией артерии, где-то скользкая вездесущая слизь заведомо просачивалась под ступню скалолаза, гадюка знала, как извернуться и ужалить, а то и паук — где схорониться.
Благодаря своему четкому коду Смерть только один раз чуть было не ошиблась в короле. На какой-то миг в одном из самых глубоких и темных уголков сознания она дрогнула, прикидывая судьбу Ланкмара, сегодняшнего правителя главного города государства Невона. Этот правитель был добрым и мягкотелым ученым, который по-настоящему любил только своих семнадцать кошек, правда, не желая зла и остальным животным Невона, и который делал вещи, непонятные для Смерти — миловал преступников, мирил воюющих братьев и враждующие семьи, посылал баржи и обозы зерна в голодающие районы, спасал маленьких умирающих зверушек, кормил голубей, поощрял развитие медицины и всяческих искусств, был прост в обращении и, как свежая фонтанная струя в жаркий день, распространял вокруг себя атмосферу милого и мудрого спокойствия, удерживающего мечи в ножнах, брови — прямыми, а зубы — не сжатыми. А теперь, в этот великий миг, благодаря подготовленному Смертью, пусть не совсем по своей воле, тайному темному заговору, тонкие запястья великодушного монарха были исцарапаны в невинной игре со своим любимым котом, когти которого поздней ночью завистливый тонконосый племянник царственной особы смазал быстро улетучивающимся ядом редкой тропической змеи.
И все-таки за четырех оставшихся, особенно за двух героев — Смерть брала на себя ответственность — она решила сымпровизировать. У ней совершенно не было времени присмотреть за Лисквиллом, Безумным Герцогом Ул Храспа, наблюдавшим с высокого балкона в свете факелов за тремя северными берсеркерами, которые орудовали зазубренными семитами в смертельной схватке с четырьмя прозрачными и розовокостными вампирами, вооруженными кинжалами и боевыми топорами. Это был своеобразный эксперимент Лисквилла, который он даже не загадывал досмотреть до конца. Эта кровавая бойня, к счастью, давала возможность избавиться от почти десятка воинов, которых Смерть обрекла на уничтожение.
На какой-то миг Смерть почувствовала некоторое угрызение совести, вспомнив, как хорошо Лисквилл служил ей эти годы. Даже лучшие слуги должны когда-нибудь выйти на пенсию, быть преданы земле, а во всех мирах, о которых Смерть когда-либо слышала, существовала нехватка призванных палачей, страстно преданных, невероятно продуктивных и фантастически услужливых. Когда эта истина дошла до Смерти, она послала туда свою мысль, и стоящий сзади вампир взглянул вверх своими невидящими очами, так что его обрамленные розовым ободком, тусклые глазные впадины остановились на Лисквилле и двух стражниках, стоящих по бокам Безумного Герцога, готовых в любую минуту сомкнуть тяжелые щиты, защищая своего хозяина, и в тот же миг вскинутый над головой короткий топор вампира пролетел сквозь узкую щель между щитами и раздробил Лисквиллу переносицу.
Не успел еще Лисквилл пошатнуться, не успел кто-либо из присутствующих пустить стрелу, чтобы утихомирить убийцу, не успела обнаженная рабыня — девушка, обещанная в награду уцелевшему гладиатору, набрать воздуха для пронзительного крика, а волшебный взор Смерти уже сосредоточился на Харборриксине — городе-цитадели Короля Королей. Но не на внутреннем убранстве громадного Золотого Дворца, хотя Смерть успела заметить его пышность и великолепие, а на грязной мастерской, где очень старый человек смотрел прямо перед собой, сидя на грубых нарах, искренне желая, чтобы холодный свет зари, проникающий сквозь окна и ставни, больше никогда не тревожил паутинки, призрачно мерцавшие над его головой.
Этот старец, которого звали Горекс, был в Харборриксине, а возможно, и во всем Невоне, самым искусным умельцем, работающим с драгоценными и черными металлами, изобретателем хитроумнейших механизмов, но последние тяжкие двенадцать месяцев он не занимался работой, утратив к ней интерес, как впрочем и к другим радостям жизни. Собственно, это произошло с тех пор, как его единственную правнучку Исафем, которая была последней уцелевшей наследницей и одаренной ученицей в его трудном деле, изящную, красивую и едва сформировавшуюся девочку с миндалевидными глазами, колючими, как иголочки, насильно уволокли в гарем Короля Королей. Его очаг стал холодным, инструменты покрылись пылью, а сам он был объят скорбью.
Смерть была настолько удручена тем, что увидела, что добавила только каплю своего горького юмора к черной меланхолии, медленно и с трудом текущей по натруженным венам Горекса, мгновенно и безболезненно скончавшегося, оставшись наедине со своей паутиной.
Так что от аристократа и ремесленника Смерть избавилась двумя щелчками большого и указательного пальцев, оставив напоследок двух героев.
