нет поводов для тревоги, потому что не найдено никаких указаний на то, что болезнь, от которой страдают пациенты, заразная. Однако он сказал, что жителям района Гейдельбергских гор в качестве предосторожности следует кипятить питьевую воду.
Продолжение рассказа Хью Ламберта
Приходилось неохотно признать, что лечение Эдит Норн очень эффективно, потому что никаких дурных последствий от приключения у меня не было. Я снова погрузился в работу, и многочисленные дела не давали мне времени на болезненные размышления. Но не оставалось времени на Энн, кроме вечера. Мы почти все время проводили в зале для отдыха. Эдит, по-видимому, поговорила с нашей гостьей, потому что Энн настаивала на том, чтобы мы оставались в доме, хотя я все время предлагал пройтись к озеру в лунном свете. Рыжеволосая приставала, утром и вечером измеряла мою температуру, подняла шум, когда я в облачный день забыл прихватить свитер, и вообще вела себя, как курица с одним цыпленком. Я обнаружил, что мечтаю о нескольких случаях легкого гриппа или другой болезни у мальчиков, чтобы она перестала лечить меня, но мальчики оставались на удивление здоровы.
Энн славная. В течение дня она не путалась у меня под ногами и даже сняла у меня с плеч одну обузу – стала театральным советником. Чтобы Ванука отличалась от других, более дешевых лагерей, я не стал, как обычно, организовывать жизнь индейского племени; мы были первобытными людьми Различные возрастные группы назывались кланами, офис – пещера короля и так далее. Очень по-детски, но мальчики довольны. На последний субботний вечер я придумал Танец Племенного Совета; подробности частью из памяти, частью из воображения. Мой советник по искусству построил большой обтянутый кожей барабан, советник по природе скроил костюмы из нескольких шкур, которые я купил, и все были заняты тем или иным.
Полагалось репетировать грандиозный финал, и дети за это ухватились. Свободного времени им было недостаточно; они просили позволить им заниматься этим между ужином и сном, и я согласился,
Это означало, что у меня только час наедине с нею, и этого было недостаточно. Между нами что-то происходило. Не знаю, виной ли моя вспыльчивость или что-то другое. Мы молча сидели в темном зале, и я вставал, подходил к окну и смотрел на озеро.
Когда я так делал, она включала фонограф. Вначале это был какой-то буйный джаз, и я повернулся и рявкнул, чтобы она это убрала. И это странно, потому что джаз мне обычно нравится.
– Чего же ты хочешь? – спросила она. – Вагнера?
– Давай, – ответил я, стыдясь своего поведения, но как-то извращенно продолжая: – Хуже, чем этот рев, быть не может. В углу есть записи Вагнера.
Я видел сверкающий диск на поверхности озера. Теперь он был близок к берегу. Будь прокляты эти женщины, подумал я. Если бы не они, я мог бы отправиться туда и выяснить, что это за свет выходит из воды.
И тут я услышал за собой «Полет валькирии». Первые же звучные ноты захватили меня, и меня понесло, как в диком потоке ручья. Впервые я оценил ширину, и глубину, и быструю порывистость этой музыки. Когда кончилось, я потребовал еще.
После этого в зале для отдыха после наступления часа сна не было никакого джаза, только Вагнер. Вся его музыка меня успокаивала, но я чаще всего просил «Песнь рейнских девушек» – сирены поют под водой о сокровище, которое они охраняют, о тайнах голубых глубин. Когда я это слушал, биение пульса спадало и переставала болеть голова.
Запись заканчивалась. Энн говорила:
– На сегодня достаточно. Уже десять часов, и Эдит говорит, что тебе пора отдыхать.
* * *
Отдыхать. Для меня не было отдыха. Я не спал. Я не говорил об этом Эдит, иначе у нее был бы приступ истерики, но меня это тревожило. Я поднимался на холм, где за офисом моя комната, такой уставший, что спотыкался на ходу; раздевался и ложился в постель; и лежал без сна, думая, не схожу ли я с ума.
У меня было достаточно причин, чтобы так думать. Я видел странное. Вначале это были всего лишь тени в ночь на понедельник. Но по мере того как проходила неделя, они становились все отчетливей, выглядывали из-за дерева, прятались за камнем. Я видел маленького человека не больше фута ростом!
Я видел этих людей только по ночам и только бегло, и я ничего не знал о них, только то, что они невероятно маленькие. Но я и не должен многое знать о них. Я вообще не должен их видеть. Они не могут быть реальны. Они существуют только в моем сознании.
Я не смел ни с кем говорить о них. Не смел проверять, видит ли их еще кто-нибудь. Я знал, каким будет ответ, и знал, что он будет означать.
И еще была тяга озера, особенно чарующая в долгие ночные часы. Она рвала меня, тащила к себе. Конечно, это часть моего безумия. Часть того, что вообще случилось со мной.
Говорю вам, я радовался, когда наступало утро и огромное количество дел помогало мне забыть о ночи. Я приветствовал любую переданную мне бумагу, любой вопрос, который задавали мне воспитатели, каждую тысячу и одну проблему, которые мне приходилось решать. Это была трудная работа; в обычных условиях я ненавидел бы ее каждым атомом своего существа, но это помогало мне не думать. Я ненавидел гладкий ход вещей. Я бы предпочел, чтобы железная дорога телеграфировала, что нет вагонов, чтобы доставить нас в город, или что невозможно добыть грузовики для перевозки багажа. Это дало бы мне повод уйти из лагеря.
Этого я хотел больше всего. Я считал – достаточно разумно, – что как только уйду из лагеря, вернусь к норме. Как только уйду от озера.
Но ничего такого не происходило. Впрочем, был один достаточно тревожный инцидент. Утром в субботу ко мне пришел Эд Хард и сказал, что Джим Саймс, наш ночной охранник, видел во время ночного патруля оборванного человека, который бродил в лесу за лагерем. Джим окликнул его, но тот убежал.
В лагере Ванука нет ничего, что стоило бы красть, за исключением того, что заперто у меня в сейфе, но, когда отвечаешь за благополучие мальчиков, которым предстоит стать миллиардерами, такой отчет пропускать нельзя. Я попросил Эда передать, чтобы все воспитатели постоянно держали детей в поле видимости, и еще чтобы все по сменам патрулировали границы лагеря не только ночью, но и днем.
В этот день у нас были соревнования по плаванию и регата на каноэ. Мне
