Когда я цеплялся ногами за сучья и падал в канавы, Конан ругался и угрожал бросить меня умирать одного на дороге, если я по глупости своей переломаю себе ноги. Впрочем, я ему не верил.
Мы так и шли: Конан впереди, я за ним, а сзади — Эрриэз. Создавалось впечатление, что мы движемся куда-то вполне целеустремленно, но я-то понимал, что мы топаем наугад, и неизвестно еще, во что все это выльется. А девица с нами увязалась, я думаю, все же неспроста.
Я предполагал, что ее надоумил Гримнир — не знаю уж, кто он такой. И, что самое хитрое: ее отправил с нами, а сам сгинул неизвестно куда. Тайком исчез.
Конан шел и шел по лесной дорожке своим ровным шагом, словно он никогда не уставал. Я знал, что он так и будет идти, ни разу не споткнувшись, пока внезапно не остановится и не объявит, что неплохо бы и отдохнуть. И тогда можно падать на обочину и ждать, пока он соберет костер и найдет воду для похлебки.
По обочинам опять возникла трясина, причем, еще более гиблая, чем несколько дней назад. Нас окружало теперь целое море сплошной черно-коричневой жижи с маслянистыми лужами, которое то и дело бугрились и булькало. Такое хоть кому испоганит настроение, а я вообще легко поддаюсь внушениям и потому приуныл.
И к тому же у меня возникло… ну, предчувствие, что ли. Не скажу, что определенно стало труднее дышать, но что-то вокруг нас неуловимо изменилось. Словно бы в воздухе разлилось недоброжелательство. Словно кому-то очень не хотелось, чтобы мы тут шли. Хотя мы вели себя примерно и тихо, веток зря не ломали, живность без особой надобности не убивали.
Я не хотел, чтобы Конан о чем-нибудь таком догадывался. Незачем тревожить его раньше времени. Поэтому я решил вслух ничего не говорить, а вместо этого подумал, обращаясь непосредственно к Эрриэз:
«Эй, ты… кто ты там… Это твоя работа?»
Она не ответила.
Я мысленно заорал:
«Эрриэз! К тебе же обращаются, кикимора болотная!»
Я почувствовал злобный взгляд у себя на затылке. Прямо в ухо мне прошипел ее змеиный голос:
«Заткнись, лопоухий!»
«Ты чувствуешь, как что-то давит на нас, Эрриэз?» — подумал я и порадовался своей выдержке. Вежливый я все-таки, когда в этом возникает острая необходимость.
Она не успела ничего ответить, потому что неожиданно Конан остановился. Поскольку я давно чуял недоброе и испугался ужасно, то сразу же подбежал и сунулся к нему под мышку. Эрриэз тоже подошла и прижалась к нему с другого бока. Липучка несчастная. Он положил руку мне на плечо.
— Смотрите, — произнес он вполголоса.
Прямо перед нами лежала непроходимая полоса. Справа и слева приветливо булькала трясина — только и ждала, когда мы шагнем с дороги в сторону. Бревна, положенные поперек болота, были густо утыканы ржавыми шипами, высотой примерно в полтора-два дюйма, очень острыми и, что весьма возможно, ядовитыми. Это безобразие тянулось ярдов на двадцать. Дальше дорога шла в гору, и трясина заканчивалась.
— А ведь кто-то очень не хочет, чтобы мы шли дальше, а? — произнес Конан, и по его, голосу я понял, что он страшно доволен. Просто счастлив. На него это похоже.
— Нашел, чем радоваться, — буркнул я. — Надо поворачивать. Зря мы вообще ввязались в это дело.
— Мы еще никуда не ввязались, — возразил он. — Но скоро ввяжемся. Что ты там говорил про какой-то артефакт?
Так и есть. Из моего бормотания под нос он каким-то образом выловил самое главное. Дурацкая привычка думать вслух! Я даже не помню, чтобы упоминал об этих опасных вещах, когда жаловался на жизнь, а он, оказывается, прислушивался и даже нечто понял.
— Конан, — сказал я, высвобождаясь из-под его руки. — Вот объясни мне, почему ты слушаешь мысли, которые вовсе не для тебя предназначены?
— Я случайно, — сказал он. — Ты же не предупредил меня, чтоб я не слушал, верно?
Он, конечно, был прав, хотя неплохо бы самому соображать, а не ждать моих предупреждений. Я решил больше не трогать опасную тему.
— Судя по этому мощному заграждению, неприступному даже для боевых верблюдов… — начал я.
— Здесь не водятся никакие верблюды, — укоризненно встряла Эрриэз.
— Девице вообще неприлично рассуждать о боевых верблюдах, — отрезал я. — Девице прилично рассуждать только о домашнем хозяйстве.
Поставив ее таким образом на место, я замолчал.
— Ну так что? — не выдержал Конан. — Начал — так заканчивай. Что ты хочешь сказать?
— Я хочу сказать, что это препятствие является косвенным доказательством того, что мы на верном пути. Если мы ищем неприятностей, разумеется, — поспешно добавил я. — По мне так самым верным путем будет путь назад.
— Никогда, — объявил Конан. — Я назад не пойду, не надейся.
Я мрачно покосился на него. Я имел с ним дело без малого два года и за этот срок успел уже твердо усвоить: спорить с киммерийцем бесполезно.
Поэтому я задумался. Налицо факт: Конан, который решил пройтись по смертоносным шипам, чего бы это ему ни стоило. Налицо также другой факт: полная невозможность это сделать. Нужен помощник, который владел бы достаточно результативной магией.
Эрриэз… Вряд ли она что-то умеет. Кикиморы или русалки в подобных ситуациях бесполезны. Да и не захочет она раскрывать свою истинную природу. Для Конана она по-прежнему просто девочка, беззащитная и очень хорошенькая. Вон как он на нее смотрит. Я тоже стал смотреть на Эрриэз, чтобы она не воображала, что он на нее смотрит просто так. Пусть думает, что мы оба смотрим на нее с надеждой.
Но она, оказывается, даже не замечала нас. Она побледнела и с отрешенным видом повернулась к этим шипам спиной.
— Что с тобой? — Конан очень удивился и хотел было взять ее за руку, но я остановил его.
Она сложила ладони под подбородком, словно собирая в одно целое все то немногое, что называется на земле «Эрриэз». Потом медленно развела ладони, отдавая это целое окружающему миру. Губы ее были плотно сжаты, но я уловил еле слышный шепот — то ли ветер прошелестел, то ли ее мысли, которые она не могла удержать в тайне. Это было странное заклинание, вроде детской считалочки:
Эрриэз — раз, Эрриэз — два, Эрриэз — палая листва…
Пузыри в трясине надувались и вспыхивали радужными разводами, словно чьи-то глаза, которые следили за нами с возрастающим неудовольствием. Вырастая до размеров моего кулака, глаза эти лопались и тут же вздувались снова, уже в другом месте.
— … Эрриэз — палая листва… — повторил голос и почти беззвучно выдохнул или простонал: —… а-а-а…
Она медленно осела на землю и откинулась назад, спиной на острые шипы. От рук, от белых косичек побежала зелень, и через мгновение все эти колючки были закрыты плотным, в несколько дюймов, слоем густого мха, в котором покачивались тоненькие золотисто-коричневые цветочки.
