Ростом суперкарго едва дотягивал до ста шестидесяти сантиметров, а сложением напоминал мячик: пухлая фигура, круглое лицо и нос картошкой. Добавьте черные волосы до плеч, которые Бабарский зачесывал назад, большие щеки, малюсенький подбородок, губы бантиком, и портрет завершен. Мужественности ни на гран, однако ИХ обладал сверхъестественным умением располагать людей, чем полностью компенсировал дарованную природой внешность.
— Красота — понятие неопределенное, — брякнул Галилей, доставая из кармана жестяную коробочку.
— Управляющий нарушил приказ, — напомнил шифбетрибсмейстер. — Это плохая карма.
— Человек слаб, и мессер это понимает.
— Если человек слаб, то правильно исполненная порка поможет ему стать сильным, — глубокомысленно заметил медикус. — А если силен — не повредит.
И вздохнул, наблюдая за тем, как Галилей смешивает табак с извлеченной из коробочки травой темно-желтого цвета. На Линге, в отличие например от Анданы, вихель был запрещен, однако астрологу «Амуша» полагалась поблажка, и, завидев Квадригу, местные полицейские отворачивались, хотя с легкостью могли отыскать в его карманах и поясной сумке пять-шесть лет каторжных работ. Впрочем, поблажка полагалась всем настоящим, водящим через Пустоту цеппели, астрологам.
— Альваро, откуда такие познания? — осклабился Бедокур. — Был опыт?
— Я сделал сии умозаключения на основе наблюдений и теоретических изысканий, месе карабудино.
— Мне одному кажется, что здесь ужасный сквозняк? — Бабарский демонстративно высморкался, аккуратно свернул платок, и продолжил: — Если кого и надо пороть, так это тутошнего хозяина. Он преступно относится к здоровью посетителей.
— Не тутошнего, а здешнего, — меланхолично поправил суперкарго Мерса.
— И еще за то, что пускает в приличное заведение всяких умников.
— ИХ, в зале душно! — не сдержался Бедокур. — Даже волосы потеют.
— А у меня ажарская астма! Я задыхаюсь!
— Откуда у тебя астма?
— Выросла!
— На Андане подцепил, — язвительно сообщил Хасина. — В заведении синьоры Улитки.
— Разве астма так передается? — испугался Чира.
Медикус деликатно заржал.
Несмотря на то что каждому члену экипажа полагалась комната в замке, офицеры, за исключением Дорофеева и Валентина, предпочли поселиться в городе и коротали вечера в харчевне «Золотой дуб». Той самой, что не меняла облик шестьсот семьдесят четыре года, в результате чего посетители вынужденно наслаждались раннелингийскими интерьерами: тяжеленными столами из плохо выструганных досок, неудобными лавками и глиняной посудой. Но еду в «Дубе» подарали отменную, а местное пиво славилось на все дарство Кахлес. Харчевня не пустовала даже в будние дни, однако офицеров Помпилио всегда ожидали лучшие места и быстрое обслуживание.
— Если у тебя астма — иди на воздух, ипать-копошить, — посоветовал Галилей Квадрига, с наслаждением раскуривая трубку.
Над столом лениво повисло вихельное облако.
— Иди курить туда. — ИХ неопределенно махнул рукой.
— Не могу подняться с лавки, — обезоруживающе улыбнулся астролог. — Пьян.
— А вот меня ваши слова э-э… возмущают, — неожиданно произнес Мерса, откладывая двузубую вилку. — Вы сожалеете, что мессер не выпорол э-э… человека, и это безнравственно! Мы ведь не о лошади говорим.
— То есть лошадей пороть можно? — немедленно уточнил Хасина. — Это нравственно?
— Не согласен, — встрял Бабарский. — Я, к примеру, не то что лошадь, даже собаку бродячую не пнул ни разу в жизни. Хотя все они блохастые твари, а блохи разносят заразу.
— Я тоже, — добавил Бедокур. — В смысле, не зараза блохастая, а насчет собак. Бить животных — плохая примета. Это вам даже начинающая ведьма скажет.
— Собака может укусить, — промямлил Галилей, попыхивая трубкой. — Меня однажды пыталась, но я спугнул ее щепоткой свуи.
— А лошадь может лягнуть, — ляпнул алхимик и тут же укорил себя за длинный язык.
— Что, Мерса, не любишь животных? — медикус театрально покачал головой. — Не ожидал от человека столь прогрессивных взглядов. Это самый настоящий флукадрук.
— Какой же ты злой, Мерса, — тоненько хихикнул ИХ, старательно вытирая руки льняной салфеткой.
— Алхимик, ипать-копошить. — Квадрига блаженно прикрыл глаза. — Я всегда с подозрением относился к людям, которые проводят жизнь возле атаноров. Надышатся всяким, потом идеи распространяют.
И пыхнул вихельным выхлопом.
— Я люблю э-э… животных, — покраснел Мерса.
— Я видел, как Энди ел рагу, — припомнил Бедокур.
— Мерса, это безнравственно, — продолжил изгаляться Хасина. — Если ты действительно любишь животных, зачем поглощаешь их трупы? Почему тебя не тошнит?
— И ботинки кожаные таскаешь, — въедливо добавил ИХ. — А еще ремни и перчатки.
— И цапу кожаную надевал, когда холодно.
— Мерса, ты — лицемер.
— Мы обсуждали телесные наказания, — хмуро ответил Энди.
Он догадывался, что над ним подшучивают, и старательно гасил подступающее раздражение.
— Можно подумать, тебя никогда не пороли.
— Кстати, да, Мерса, ты бунтуешь просто так или тяжкие воспоминания гнетут?
— Я э-э… не бунтую.
— Уже не важно, — отмахнулся Хасина. — Тебя пороли?
— Расскажи, как это было?
— Участвовал в каком-нибудь мятеже?
— Или на мелком воровстве спалился?
— Ни на чем я не палился, — отмахнулся Энди. — А пороли меня всего один раз э-э… в молодости э-э… когда я работал учеником алхимика на Герметиконе.
— И сильно сей опыт помешал тебе в жизни, месе карабудино?
Алхимик наконец понял, что обрадованные возможностью развлечься друзья просто так не отстанут, и перешел в контратаку:
— Альваро, никак не ожидал, что ты э-э… убежденный сторонник телесных наказаний. Это разве не флукадрук?
— Когда-то я считал телесные наказания несомненным доказательством человековской дикости, но с течением времени понял, что в этом инструменте заложен определенный смысл, — важно ответил Хасина. — Тщательно и беспристрастно проанализировав доступную информацию, я убедился, что в некоторых случаях подобное воздействие необычайно эффективно. Ты, Мерса, не медикус, но наверняка слышал аксиому, что яд в разумных дозах оказывает положительный эффект. — Альваро с наигранной печалью оглядел офицеров. — Человеки несовершенны, говорю вам как сторонний и нейтральный наблюдатель, человеков следует улучшать.
— Не такой уж ты нейтральный, — громко заметил Энди, поправляя очки.
— Это еще почему?
