Но главное – хозяйка была уже здесь. Лесава сидела с прялкой и сразу обернулась, едва Лютава вошла.
Гостья остановилась у порога, поклонилась. Она не ожидала, что эта встреча случится так легко и скоро.
– Заходи, будь добра! – Старая ведунья кивнула ей, не отрываясь от пряжи. – Исполнила ты уговор, и я исполню. Садись.
Лютава села напротив нее. И вдруг, без особой связи с происходящим, поняла нечто важное. Не совсем без связи – обыденность этой избы, где в солнечном луче мертвая хозяйка пряла, как прядут тьмы простых баб по всему белому свету, навела ее на мысль: а ведь ехать сюда было вовсе не обязательно…
Где только она не побывала за последний год! Она поднималась в Занебесье до самого терема Зари‑Зареницы, спускалась к подземным Велесовым лугам, где спит Лада. Отыскала путь к берегу Огненной реки, где ноги ее вязли в сером прахе бесчисленных прежних поколений. В волчьем и человечьем обличье измерила долгие сумрачные тропы Нави и Яви, отыскивая след черного волка, судьбы своей. И все это время она неустанно шла к своей цели. Даже те тропы, где его не было, приближали ее к тем местам, где он был. Ибо здесь главное – идти, двигаться вперед. А движение в поиске судьбы всегда направлено в одно место – внутрь. Судьба – не где‑то. Судьба – всегда с тобой, и путь к ней – это путь внутрь себя.
– Давай вспоминать, – сказала Лесава. – Обещала я тебе путь указать к облачному колодцу, к старшей из вещих вил. Но туда нельзя человека за руку привести, только самому дойти можно. Старуха – это корень, на коем все прочие ветки, веточки и росточки растут. Ты женщиной родилась, а стало быть, род твой материнский не прерывался от самого сотворения, от первой девы, что боги из березы вызвали. У твоей матери была дочь – ты. У ее матери была дочь – Велезора. И у ее матери была дочь – бабка твоя…
– Миролада с Числомерь‑горы, – продолжила Лютава, понимая, что от нее требуется. – Дочь Вадимиры, княгини жиздрянской. Вадимира была дочерью Вратиславы…
Дерево рода распустило ветви перед ее взором – и ужаснуло своей огромностью. Это дерево раскинулось над всем миром, уходя вершиной в небеса, а корнями – в глубочайшую тьму матери сырой земли. Лютава смотрела на него сверху – ведь она пока была самым верхним листочком. Малым, слабым, трепещущим от ужаса такой высоты. Не прикрытым ничем – наедине с неоглядным небом и всеми его грозными стихиями.
Ища защиты, она смотрела вниз – скользила взглядом по ветвям под собой. Вот лист, с которого улыбается ей лицо матери – Велезоры, дочери Миролады. Саму бабку Мироладу Лютава видела только один раз, еще когда была совсем маленькой, – но поняла, что это она на листе, сидящем чуть дальше по той же ветке. Мать еще в ее детстве, как положено, рассказала Лютаве о предках, и сейчас она, вспоминая, узнавала эти лица одно за другим. У нее было более, чем у других, причин помнить свой род, и она легко могла перечислить те двенадцать женских поколений, что отделяют ее от Радомира Волкашича.
Вратислава… Ее мать Пересвета. Ее мать – Карислава.
Ветка ниже – сменилось племя. Горета… Ее мать – Косата. Ее мать – Богомила…
Это было уже близко. Ветви рода уже привели ее на Дунай‑реку, откуда вышли славянские племена. И Лютава затрепетала, поняв, кого скоро увидит. Вот‑вот ветвь ее рода сольется на общей развилке с ветвью Радомира Волкашича – и она увидит его дочь!
Вот она! Унелада подмигнула ей, потом появилась Богухвала – жена Радомира. Но Лютава успела лишь отметить, что вот здесь находится важнейший узелок ее судьбы, а поток поколения уже мчался дальше, еще глубже.
Теперь они уже сами называли свои имена – раньше Лютава ни от кого их не слышала. Перед ней сменялись лица – то старые, коричневые от солнца лет, морщинистые, а то и молодые, порой совсем юные – не каждой из ее праматерей удалось дожить до старости. Но, чуть мелькнув, будто подмигнув, юное лицо покрывалось морщинами, и эти старые лица были все похожи одно на другое. От частого повторения Лютава начала замечать в нем нечто знакомое, но не могла сообразить, где видела эти черты.
Владава… Первислава… Косара… Голубица… Божидарка… Богодана… Господара…
Она выросла на дереве княгинь и жриц, поэтому имена их указывали на власть и служение.
Володара… Прехвала… Берислава… Десимила… Семивлада… Будимира… Далибора…
Она уже спустилась достаточно низко – свет вокруг померк, ее обняли мягкие, теплые сумерки. Запахло лесным перегноем, влажной тенью под лапами старой ели, мхами на болотной тропе… Женщины этой нижней ветви были служительницами Мары – на это указывали их имена.
Карислава… Зимодарка… Вранка… Вильчана… Лютовида… Лютица…
Старые бабки приветливо кивали ей, называли свои имена – такой глубины ни один человек не может помнить! – и, будто играя с малым ребенком, перекидывали ее с рук на руки – дальше, дальше, дальше… Вспомнилось ощущение, когда в ночь Корочуна она неосторожно впрыгнула в Навь и понеслась по ледяной норе в самую глубь земли – с головокружительной неумолимой скоростью. Происходило нечто похожее – только теперь она не падала, а веселыми скачками спускалась по подставленным ладоням старух, как по ступеням. Старухи – едва различимые в полутьме, цвета земли, – стояли по обе стороны тропы, и их ладони образовывали лестницу, прочную и надежную. Так юную, едва созревшую девочку‑колосок переносят по мостику из сплетенных рук к краю зреющего ржаного поля, чтобы сорвала горсть колосьев для подношения богам… Лютава чувствовала себя той девочкой – когда‑то она исполняла этот обряд, – драгоценным сосудом юной силы созидания, бережно передаваемой надежными руками рода. И спускалась все ниже…
И вдруг сама тьма схлопнулась над ее головой – будто старухи дружно соединили ладони. Дерево скользнуло в землю, ствол перешел в корень. У Лютавы занялось сердце – она была в обиталище Старухи. Старухи‑земли. Старухи‑корня. Той Старухи – Костяной Ноги, что в подземных глубинах вечно ищет кости умерших, собирает их одну к одной, а потом простирает к ним руки и начинает петь. И кости одеваются плотью и кожей, пение ее вливает кровь в их ветвящиеся жилы – пока новый человек не сделает первый вдох, чтобы встать, поклониться Старухе и уйти из начальной тьмы в белый свет.
Она спускалась вниз по корню, и чувство близости Старухи накатывало, как тепло, как запах, как всеобъемлющее прикосновение. Еще один бесконечный миг безвременья – и она ее увидит…
– Лютава… – сказал голос впереди.
Лютава хотела ответить: да, это я!
И очутилась перед последней Старухой – дальше пути не было. Старуха сидела перед источником – ямой в черной земле, где кипели дымчатые, сумрачные струи. Лицо Старухи было тьмой.
