Разгоряченные, мы вернулись к костру, громко обсуждая битву и смеясь над бегством мужчин. Из нас пятеро дев было убито, трое (среди них моя Ак-Дирьи) получили тяжелые раны и лежали в беспамятстве. Другие же были только с ударами и порезами, но от радостной лихорадки не замечали того. Мы стащили тела врагов в кучу, дев же сложили у костра. Отдавать их огню следовало в станах, чтобы родные могли с ними проститься. Но эти мысли не омрачили нас, и, не чуя усталости, мы продолжали сидеть у огня, обсуждая битву.
Но вдруг кто-то закричал истошно:
– Ааа! Девы! Девы! Откуда у нас эти луки? Откуда боевые клевцы? Чем мы сражались?
Этот крик был ужасней для нас, чем вопли во время битвы. Как по тревоге мы вскочили. Кто-то к чеканам потянулся – деревянные поделки висели на бедрах, кто-то кинулся к лукам – там лежали кучей палки и сучья. Безумие охватило дев, в ужасе бросились мы к врагам – черные речные валуны валялись горою. Лишь холодные, заиндевелые уже трупы дев и горячечные тела раненых говорили о том, что битва и правда случилась.
– Камка! Камка! – завопили девы. – Что это?!
А она сидела у огня и хохотала. Сначала беззвучно, потом, чем больше на нее наседали с вопросом, принялась смеяться в голос, и мы замолчали наконец, вовсе опешив.
– Говорила я, девы: будет вам сегодня гадание в подарок. Окончено ваше учение, сами себе нагадали, кому каким воином быть, – ответила наконец Камка, когда просмеялась и села, стирая с глаз слезы.
– Но наши подруги погибли! – крикнул кто-то.
– Нет, они грезят сейчас, как и вы. Один вы видите сон, во сне они пали в бою. Это о том говорит, какими быть им воинами. Или лучше в доме засесть и рожать сыновей.
Девы молчали, не зная, как в это поверить. Я смотрела на бледные, стылые лица мертвых – пошел редкий снег, и снежинки не таяли у них на щеках, – и не могла поверить, что они оживут, встанут, опять начнут говорить… Смерть такой явной была – как и все, что в ту ночь случилось. И тогда, осознав это, я села на землю и начала хохотать. И над тем, что случилось, и над мыслями о будущей жизни – над всем. В тот момент так зыбко все было в моем сердце. Девы не понимали, над чем я так тяжело смеюсь.
Когда же поднялись павшие, а раненые не нашли на себе ран, Камка сказала, что спать нам ложиться уже не время, что сегодня будет баня. Пока жили на посвящении, мы не чистились, только набивали волосы золой от насекомых. И все поняли: раз хочет Камка устроить баню, кончается у нее наше время.
Еще во тьме мы спустились к реке. Утоптали снег, сломили тонких деревьев, составили и покрыли войлоками. Развели костер, стали носить голыши с реки и греть в огне. Одну деву посадила Камка растирать кору кедра, другую – скорлупу кедровых орехов, а сама сложила разные травы и, добавляя пчелиного меда, стала все это толочь.
Так не заметили мы, как наступил день. Тогда Камка велела нам раздеться донага. Расстелила на снегу войлок, насыпала золы из старого кострища и рубленой благовонной хвои, и мы стали складывать свою одежду. Складывали и пересыпали то морозным снегом, то вновь золою и душистыми травами.
Нагие и босые, мы стояли на снегу и дрожали всем телом, отводя друг от друга глаза и тела прикрывая. Камка глянула на нас и рассмеялась:
– Что жметесь, воины? Или думаете, сила ваша в одежде? Те! Разотрите друг дружку снегом, вмиг согреетесь!
И прыгнула к нам со смехом, стала кидаться снегом, тереть спины и грудь. И все мы смеялись и верещали, бегая по берегу.
Раскрасневшихся, Камка впустила нас в шатер. В центре на треноге висел котел с горячими камнями. На них стали лить воду и бросать травы и семена. Пошел густой, благовонный пар. После мороза и снега все тело ожгло, а потом бросило в пот, и тут же меня разморило.
Как из дремы смотрела я на Камку. Она же, стоя на коленях перед котлом, в большой широкой ступке продолжала растирать мазь, то бросая на горячие камни щепотку травы, то плеская воды, тихо при этом напевая.
– Посмотрите, девы, – заговорила потом нараспев, – посмотрите, как изменились вы. Девочками неразумными пришли сюда. Воинами уходите. Посмотрите на себя и запомните. Время это не повторится. Девочками сюда вы вошли – взрослыми выйдите. Посмотрите же на себя, девы.
Так же протяжно, напевно стала она поучать, как жить в стане, как выбрать оружие и коня, как мужа приветить, как готовиться к материнству. Не останавливая рассказ, раздала мазь. Ею натерли мягкую, распаренную кожу с пяток до лба. Я ощутила жар, будто упала в крапиву, он через кожу проникал в тело, пробирая до внутренностей.
Я оборачивалась на дев, но все будто спали и плыли в тумане видений. Одна Камка ходила, то напевая, то что-то бормоча, словно ее не брал жар.
И вдруг я с изумлением заметила, что вижу ее не одну, а будто три женщины соединились в ней. Одна была дряхлой старухой. Ноги ее подгибались, смуглая кожа обвисла на тощих и страшных ляжках, груди болтались, как мокрые тряпки, волосы на голове – пепельные и клочками, остальные повылезли, – голое сморщенное тело. Словно дерево, костлява, все сочленения торчали узловато и жутко. Но было в ней что-то такое, что не отпугивало, а завораживало, не отталкивало, а внушало уважение.
Другая была женщина прекрасная, закаленная в битвах: сильные ноги, одинаково привыкшие быть и на коне, и в беге, сильные руки, способные поднять и откинуть врага. Третья же была еще дева, тонка и худа. Стройны были ее ноги, груди – малы и остры, плечи, шея и стан худы, красивы и гибки. Как рысь, чутка и нежна. И как другие две женщины, прекрасна.
Все три образа сливались, один уживался в другом. И меня в тот миг это словно не удивило. Помню, подумала я, что этих трех женщин любая из нас носит в себе, но одна лишь Камка настолько гибка, что может в себе одной соединить: мудрость первой, силу второй, юность и притягательность третьей.
Несколько раз она выходила наружу, приносила котел с горячими камнями, и опять шатер наполнялся жаром. Плоскими скребками мы сняли остатки мази вместе с грязью, потом волосы мыли растертыми семенами горчицы с сывороткой.
Наконец Камка сказала:
– Теперь вон из шатра.
И принялась выгонять нас. Девы смеялись, выпрыгивая на снег, визжали. А Камка не останавливалась и гнала нас к реке, велела лечь в воду всем телом. Обжигающая вода крутилась меж острых ледяных краев. Сердце ухнуло, как легла я распаренным телом, все мышцы тут же подтянулись, и меня выкинуло на берег. Там, стоя на снегу и задыхаясь от восторга, я подняла голову к мутнеющему уже вечернему небу. Слезы стояли в глазах, и свет звезд дробился.
