В конце того ужасного лета, хотя ужасным-то все-таки был самый конец весны, отряд охотников добрался до полуразрушенной крепости в горах.
– Крона, – назвал ее Юайс, и это было второй раз, когда он заговорил вслух.
Руины древних, покрытых мхами стен едва проглядывали между вцепившихся в скалы горных сосен. Внутри единственной, сохранившейся на половину высоты башни горел костер, возле которого сидели незнакомые Гаоте охотники и еще кто-то, непохожий на охотника. Это был чуть грузноватый мужчина среднего роста. В отличие от охотников, он был одет не в короткий котто, а в длинный плащ, словно осень уже наступила, да и всем своим видом напоминал скорее торговца.
«…или лекаря», – подумала Гаота и почувствовала, что слезы, кажется, скоро отыщут дорогу к ее глазам. Она не слышала, о чем Юайс говорил с этим человеком, но тот, прихрамывая, подошел к ней через час, взял ее за руку и спросил:
– Как тебя зовут?
– Гаота, – удивилась сухому звучанию собственного голоса девчонка.
– А меня зовут Брайдем, – грустно и как-то по-родственному пробормотал человек. – Теперь я отвечаю за тебя.
«Перед кем?» – хотела спросить Гаота, но вопрос так и не прозвучал, или она произнесла его неслышно, потому что вскоре она уже сидела перед этим грузным человеком на его лошади, чтобы более чем за месяц преодолеть другие полторы тысячи лиг и оказаться уже не в Тэре, а в другом месте. Завершить длинный путь, минуя крупные города и села, останавливаясь в деревнях и на хуторах. Переправиться через широкую реку Курсу, которая из‑за тумана на мгновение показалась Гаоте морем. Заглянуть в синие воды Чидского озера, с опаской поплутать между мертвых холмов Рэмхайнской пустоши, чтобы наконец спешиться у врат странной крепости, зажатой между чудных – как будто собранных из шестигранных стержней – отвесных скал, подбираться к которым пришлось по узкой извилистой дороге.
– Рэмхайн, – сказал ее спутник, который, конечно, оказался гораздо разговорчивее охотников, но тоже за всю дорогу вряд ли произнес больше полусотни слов. – Так называются эти горы. Они красные, но не обращай внимания, красными становятся мхи осенью. Летом они были зелеными. А эта крепость называется Стебли. Или, как все чаще, – Приют Окаянных. Она очень древняя. Такая же древняя, как и Крона, где черные егеря передали тебя мне. Но мы потратили двенадцать лет, чтобы привести это место в порядок. Теперь ты будешь здесь жить. Это место для тех, кто хочет обрести надежду.
– Зачем она мне? – спросила Гаота.
– Все так говорят, – пожал плечами Брайдем. – Пошли. Теперь это твой дом.
– Пошли, – кивнула она, но еще не ожила.
Она не ожила и уже внутри крепости, когда впервые в жизни получила крышу над головой и даже отдельную комнату, в которой вместе с ней жили две ее ровесницы. Шевелились безмолвными тенями. Она их едва замечала. Не ожила, когда впервые столкнулась с другими детьми, в первый год в Стеблях их было немного, меньше двух десятков. Не ожила, когда поняла, что ей предстоит прожить в этом доме несколько лет, и эти дети, и несколько наставников, с которыми знакомил ее Брайдем, будут заменять ей отца, мать, сестер и неродившегося брата. Ожила она только тогда, когда вместе с первым снегом в крепости появился новый наставник.
– Он будет заниматься с вами следоведением, правилами охоты, противостоянием и некоторыми другими науками, – объявил Брайдем, после чего пригласил нового наставника в учебную келью. Вот тогда и началась новая жизнь Гаоты. Увидев Юайса, она рванулась с места, обняла охотника и зарыдала.
– В самом деле, солнце! – заметил Юайс, шагая по деревянному тротуару мимо деревянных же заборов, которыми на окраине Граброка ограждался каждый дом.
– А ты разве не чувствовал? – не поняла Гаота, сторонясь, чтобы дать промчаться мимо них белоголовому мальчишке с вытаращенными глазами, и прикрывая рукой короткую мантию с вышитым золотым колесом, которую пришлось надеть по настоянию Юайса.
Походил к концу только первый месяц осени, солнце пригревало, и Граброк неожиданно оказался полным увядающей зелени, которая, умирая, расцвечивала город желтым и красным, застилая листьями раскисшую от глины улицу, стены и крыши домов, но впереди уже блестели камни мостовой, да и деревянные ограды там же обращались каменными, и дома выползали ближе к дороге, поднимаясь на два, а в отдалении даже и на три этажа. А уж за ними, совсем рядом – высилась башня королевского замка, правее ее изгибал древнюю спину узкий каменный мост, за ним темнела низкая стена городской цитадели, а чуть дальше сверкало на солнце золотое колесо на колокольне недостроенного храма.
– Ты в конце года на испытаниях будешь то же самое у наставника спрашивать? – поинтересовался Юайс, прищурившись вслед пробежавшему мальчишке.
– Зависит от наставника, – фыркнула Гаота. – Раньше тебя ведь это не беспокоило?
– Считай, что именно поэтому я и выбрал тебя, – сказал Юайс. – Успеваешь лучше других, пропуск занятий тебе не повредит.
– Только поэтому? – надула губы Гаота.
– Ты долго спала нынешним утром, – заметил Юайс. – Пришлось и разминку сократить, и поесть наскоро, и все равно упущенного времени не возвратишь. Посмотри, народ уже идет по домам. Хозяйки возвращаются с рынка. А у нас еще дел невпроворот. Я уж не говорю, что надо сначала заглянуть в мертвецкую…
– Ну конечно, – вздохнула Гаота. – Как не начать день с чего-нибудь радостного?
– А ведь нам тут придется несладко, – заметил Юайс, пропуская мимо ушей раздраженную ругань бабки, охаживающей хворостиной козу. – Гораздо труднее, чем я предполагал, когда мы только подъезжали к городу. Так что будь осторожна. Но мы должны управиться быстро. Через двадцать дней тут не протолкнешься. Паломников набежит несколько тысяч. Городок-то, конечно, не маленький, но вряд ли больше пары десятков тысяч жителей.
– Ты не ответил, – буркнула Гаота, уступая дорогу дородной горожанке, которая не преминула прошипеть что-то раздраженное. – Три года назад просто молчал. Теперь говоришь, а на самом деле опять молчишь.
Юайс остановился, взглянул в заблестевшие глаза спутницы:
– Не узнаю́ самую озорную воспитанницу Приюта Окаянных. Где твои шуточки и смешки? А я только радоваться начал, что ты вновь стала сама собой.
– Откуда ты знаешь, какая я сама собой? – спросила Гаота. – Ты же меня не видел настоящей.
– Ты теперь настоящая, – сказал Юайс. – А три года назад ты была как открытая рана. К тебе прикасаться было страшно, не то что говорить с тобой.
