— Били? — спросил Богуз, проходя внутрь.
— Ой, мастер, еще как били, — заголосил отрок, семеня следом. — И нас били, и реторты, и мебель ломали. Все разгромили свиньи Шатоладовы, всю мастерскую разнесли! А Лаврио…
— Уймись, — приказал чернокнижник зло, — я знаю. Наказывал — дверь не открывать. Убежище мое не нашли?
— Нет.
Он поднялся по скрипучим ступеням из полутемной прихожей в обширную залу, занимавшую две трети дома.
Здесь царил полный разгром. Трое его учеников поднялись с лавок: Гулио, Настор, Плевек… Выглядели они жалко.
Ничего не говоря, Богуз подошел к большому круглому столу. Шкафчик в его середине был разбит, из-за косо висящих дверок, словно внутренности из распоротого живота, вывалились свитки, измерительные палочки, коробки с иглами. Повсюду валялись манускрипты с вырванными страницами и расколотыми досками переплетов. Листы папируса лежали на полу, похожие на опавшие лепестки огромных цветов, на одном — четкий след сапога. Его библиотека больше не существовала.
На стеллажах, стоявших вдоль стен, — обломки инструментов, битое стекло, подсохшие лужицы отваров. Полки висели криво, все их содержимое рухнуло вниз: древние фолианты, деревянные пластины и кусочки коры с начертанными знаками, его записные книжки из слоновой кости и красного дерева, покрытые воском, дабы царапать на них стилом мимолетные заметки… Нетронутыми остались лишь пучки тонких веревок со множеством узелков да таблицы с магическими знаками.
Богуз скривил рот: что теперь ему до тех знаков? До собственных записей на вощеных дощечках? Растворение, испарение, очистка — пустые слова! Восстановление из пепла: он почти добился удачи. Огненная ртутная сущность, сущность паровая или туманная, Духовная Земля… Слова, слова!
Он повернулся к ученикам. Горус, Гулио, Настор, Плевек стояли рядышком, ежась, словно в комнате царил невесть какой холод. Затекшие от пощечин лица, разорванная одежда, в глазах — страх… Он сам колачивал их нередко тяжелой палкой или линейкой, подвернувшейся под руку, он почти не замечал их присутствия и путал имена, исключая Лаврио, и все же сейчас, когда предстояло расстаться с ними навсегда, в душе чернокнижника шевельнулось что-то маленькое, острое и щемящее.
Богуз отогнал ненужное, нащупал за пазухой крысенка (тот дышал часто и дрожал всем телом), потом сказал сухим голосом:
— Вот что. Я решил покинуть этот мир. Скроюсь в убежище, что там произойдет — вам знать не нужно. А вы идите куда хотите. Скоро явятся дознаватели, вам лучше с ними не встречаться. Двери запрете и выберетесь через дымоход на крышу. Пока будут ломать створки, я успею…
— Мастер… — едва слышно шепнул Горус и всхлипнул. Остальные молчали.
Чернокнижник повернулся к ним спиной и направился к огромному резному шкафу, занимавшему половину внутренней стены. Он больше не думал об учениках.
Дверцы были разбиты в щепы: очевидно, стражники поупражнялись здесь мечами. Все инструменты, хранившиеся в шкафу, скинуты на пол и растоптаны. Но Богуз на них даже не взглянул: его интересовала лишь резная горгулья, одна из четырех, украшавшая верхний створ исполина. Горгулья была цела, он нажал — раз, еще, чуть выждал, снова нажал, потом потянул вправо и вверх. Скрипнуло, за средней полкой открылось углубление. Там стояла клепсидра, старая, покрытая зеленью, с тремя фигурами: Иштар, ее возлюбленный Адонис, справа — Ашторех, верная наперсница.
Чернокнижник дотронулся до головы богини — из глаз ее закапала вода. Она сбегала по бронзовым щекам, словно слезы, и струилась вниз, в широкое углубление, подобное озеру у ног Иштар, — все быстрее и быстрее. Богуз ждал, покусывая губу, слыша, как за спиной тихо переговариваются ученики.
Когда чаша наполнилась водой, Адонис и Ашторех вдруг провалились внутрь пьедестальчика, раздался тихий перезвон, и задняя стенка шкафа отъехала в сторону, открывая темный проход. Богуз шагнул внутрь, притворил потайную дверь, но запирать не стал.
Теперь это было все равно.
* * *
Великая Пустота… Ни солнца, ни звезд, ни луны; из тьмы первозданного Хаоса, покоившегося без движения, словно в глубоком сне, прежде иных творений возникли воды. Воды породили огонь. Великой силой тепла в них рождено было Золотое Яйцо. Тогда еще не было Времени, и никто не мог сказать, сколько плавало Золотое Яйцо в водах, в безбрежном и бездонном океане. Потом из Золотого Зародыша возник Прародитель. Он разбил яйцо, и оно раскололось надвое. Верхняя половина стала Небом, нижняя — Твердью, а между ними, чтобы разделить их, Прародитель поместил воздушное пространство. И Он утвердил землю среди вод, и создал страны света, и положил начало Времени…
Так учили Древние, так говорилось в их скрижалях, и за знание того ныне сжигали на кострах. Ибо худшая ересь и грех непростительный — утверждать, что прежде Творца была Великая Пустота, из которой все происходит и куда все возвращается.
Но пуще всего ликовали толпы на площадях, когда горели тела тех, кто пытался с помощью определенных заклинаний проникать за тонкую преграду, отделявшую мир привычных человеческих чувств от Неведомого. Ибо тот, кто поклоняется Пустоте или Мраку, — в лучшем случае сумасшедший, тот же, кто хочет приобщиться к невидимым обитателям стихий, — худший враг рода человеческого.
Богуз знал, на что шел, когда, запершись в каменных стенах бывшей кожевенной мастерской, портил глаза над древними манускриптами. Удивительный мир открывался ему: мир, подобный стремительному танцу без конца и начала, где в хороводе богов, духов и элементов слиты и разделены все видимые и невидимые предметы, где время не течет, подобно реке, а вращается вечным кругом, и разрушение предвещает новое возрождение — до тех пор, пока не наступит Великое Уничтожение… Теперь он был готов присоединиться к этому танцу, стать искрой, несущейся по ветру, обтекающему Вселенную.
Оказавшись в комнате без окон, занимавшей башню-надстройку его дома, чернокнижник запер крысенка в приготовленную клетку, скинул грязную одежду и, обнаженный, прошел за ширму, обтянутую черной материей. Здесь стояла медная купель, в которой пузырилась вода, всегда теплая, способная смыть любую грязь. Омывшись, Богуз надел черный халат с широкими рукавами, расшитый магическими знаками, высокий колпак и, подойдя к окованному медью сундуку из дерева офирского кедра, извлек магический посох и меч.
Стальной клинок меча был закален в Час Красной Звезды новыми инструментами, которые после совершения обряда полагалось уничтожить. Эфес был сделан из серебра с примесью ртути, и на нем виднелись выгравированные символы Маркуса и Луны, а также сакральные имена двух Посланников. Рукоять была отделана оловом. От рукоятки по лезвию отходил небольшой медный треугольник, на котором располагались символы Грома и Молнии. На самом лезвии начертано было имя Аримана с одной стороны и Митры — с другой.
