— Двенадцать локтей и пол-локтя! Гвидо! Двенадцать локтей! — проорал он так, чтобы слышно было за мачтой, где на руле стоял красавчик Гвидо — помощник Гонзало.
— Спустить грот! Отдать якорь! — донесся ответ. — Неужто сам не знаешь, старый дурень! — не преминул присовокупить Гвидо комплимент.
Боцман не обиделся, видимо, счел таковые слова за изъявление почтения со стороны способной молодежи. Громовым голосом он принялся отдавать команды.
Заслышав громкие слова команд и почувствовав, что корабль более никуда не движется поступательно, а лишь раскачивается на зыби, постепенно стали подниматься на верхнюю палубу придворные. Всего их было шестьдесят человек при такой же численности экипажа — не так уж и много для вместительного нефа. Но эта немногочисленность ощущалась, пока над палубой возвышался помост с шатрами, палатками и каютами. Когда же все это частью исчезло в бушующих волнах, частью было убрано, пришлось переселиться в предназначенный для команды трюм, пол в коем был посыпан песком, а рядом размещались стойла для нескольких коней, принадлежавших особо важным и богатым пассажирам. Кроме коней тут же находились куры, бараны и козы. Дабы хоть чуть-чуть смягчить непривычно суровые условия, особенно для дам, коих было девять, не считая горничных, пришлось урезать рацион для животных, отобрав у них изрядное количество свежего душистого сена, аромат которого хоть как-то перебивал запах тех же животных, прелых досок и, увы, неизбежной рвоты тех, кому докучала морская болезнь.
Теперь, наконец, осознав, что испытаниям пришел если не конец, то некоторый перерыв, выспавшись после праведных трудов, на палубе появился герой предыдущих ненастных дней и ночей — Норонья собственной персоной. Граф был похож на взъерошенного альбатроса, которого нечаянно накрыло тяжелой волной и выкинуло на палубу, с которой он не мог подняться, поскольку широкие крылья, предназначенные для планирующего полета, мешают и тянут вниз. Норонья был длинен, тощ и постепенно терял волосы, отчего теперь его лоб и темя девственно розовым просвечивали сквозь гладко прилизанные темные пряди. Чтобы сохранить пропорции лица, граф стригся коротко, но если на висках волосы кое-как удавалось пригладить, то на затылке они непослушно топорщились, что и придавало графу сходство с растрепанной птицей.
Впечатление усугублял костюм Норонья — плащ с широкими накладными плечами, тогда как широтой и силой плеч граф никак не отличался и выглядел несколько нелепо. Из-под роскошного широченного одеяния торчали хилые ноги в узких штанах.
На поясе у графа висел длинный узкий меч-ламира, подаренный зингарским королем прадеду Норонья за доблесть, проявленную в боях с аргосским флотом. Любой, кто хоть когда-нибудь занимался фехтованием — а таких среди находящихся на корабле было подавляющее большинство, — узрев слабые, малоподвижные и скрюченные кисти Норонья, понимал, что к оружию — ни к холодному, ни к метательному — граф непривычен. Единственное, что умели делать эти пальцы и руки, — это держать перо.
Первым делом граф в сопровождении пажей — юношей восемнадцати лет, высоких и стройных, с иголочки одетых — проследовал на нос. Помост на носу также был изрядно потрепан штормом, а главное, что был разворочен трап. Попадали на нос по наскоро сколоченной лестнице. Моряки, привыкшие ко всяким непредвиденным обстоятельствам, взбирались по этому сооружению без труда.
Но для графа стремянка вместо трапа оказалась верхом безобразия и распутства. Он немедленно призвал боцмана и принялся распекать того за недосмотр. Начав с того, что вверенный в руки боцмана инвентарь пребывает в небрежении, граф логически вывел из этого непочтение к королевской особе, насмехательство над авторитетом Зингары и, тем самым, измену родине. Посулив по прибытии на сушу арестовать разгильдяя, Норонья полез на нос, поддерживаемый под руки пажами, благо они были достаточно высоки. Длинная ламира, безусловно, мешала, поскольку из-за жесткой оттопыренной полы плаща она торчала в сторону и норовила ткнуть стоявшему слева молодому человеку прямо в глаз. Но наконец граф соизволил взглянуть в сторону берега и, увидев, что берег имеет место быть, тут же объявил об этом.
— Я вижу берег. Это значит, что мы находимся в пределах видимости земли. Да. Несомненно. А какое это государство? Аргос, надо полагать? Отвечайте немедленно!
— Нет, не Аргос, — с философским спокойствием ответствовал боцман. — Это вообще не государство.
— Перестань паясничать! — взвизгнул первый советник. — Раз это берег, то на нем есть и государство!
— Это пиктская пуща, — меланхолично пояснил моряк.
— Что? — Граф снова повернулся к берегу, будто заново его увидел.
Некоторое время на его небольшом лице, изборожденном глубокими морщинами, держалось выражение недоумения. Наконец граф решил, видимо, что местность выглядит вполне дикой и необжитой, чтобы походить на пиктские земли, и его не обманули. Сверля боцмана своими цвета выжженного полуденным солнцем неба Зингары светло-голубыми глазами, Норонья потребовал к себе капитана или, если тот не в состоянии прийти, на худой конец помощника.
Немедля явился красавчик Гвидо, будто прятался здесь же, под помостом. Несмотря на то что граф был первым советником и запросто мог стереть Гвидо в порошок, молодой человек имел вид не то что не подобострастный, но, напротив, совершенно вальяжный и даже наглый, насмешливо взирая на распалившегося месьора. Но шуток Норонья не понимал, считая чувство юмора недостойным благородного человека. Его бородка клинышком задралась вверх от негодования.
— Его величество король Фердруго доверил вам выполнение ответственнейшей задачи. Вам предписывалось доставить его величество короля Аквилонии, меня, месьора аргосского посла и знатнейших и высокороднейших месьоров, включая дам, в Мессантию. Я сделал все от меня зависящее, чтобы хоть как-то загладить удручающее впечатление от вашего умения, а точнее, неумения управлять кораблем и сохранить репутацию короны зингарской во мнении высочайших гостей. И это блестяще мне удалось, как, впрочем, и всегда. Вы же, вместо того чтобы исправить свою вопиющую халатность в дарованное вам Митрой и мною время, занялись всем, чем угодно вашей подлой душе, но только не своими непосредственными обязанностями. Я обещаю вам, что по прибытии обратно в Кордаву обо всем будет доложено его величеству, и не сомневаюсь, что вас ждет приказ об увольнении! Бездельничайте сколько угодно, но не за счет королевской казны!
— Однако я чувствую, — продолжал Норонья, — что вы то ли от непроходимой глупости, то ли от чрезмерной наглости не осознаете всей важности момента. Посему я желаю слышать четкий и вразумительный ответ на свой вопрос: что вы намерены делать, дабы в ближайшее время мы приплыли в Мессантию для… Впрочем, для чего — это нам знать не обязательно, поелику составляет государственную тайну.
