Михаил всхрапнул и остановился. Руки разомкнулись и неуверенно пошли вниз. Томас, задержав дыхание, бил и бил короткими сильными ударами: в лицо, под ложечку, нанес два сильных удара в ухо.
Богатырь качнул и снова двинулся на него. Каменный он в самом деле, что ли, подумал Томас в отчаянии. Он отступил на шаг, спина уперлась в стену. Конец, понял он обреченно. Сил не осталось ни капли. Все. Он раздавлен.
Михаил сделал шаг на подгибающихся ногах и рухнул вниз лицом. Томас, не веря глазам, заставил себя поднять руки и скрестить пальцы в победном жесте. Если умирать надо красиво, то и побеждать красиво.
Сквозь шум крови в ушах слышал крики, возгласы. Кто-то хлопнул по плечу — Томас едва не заорал от боли. Повернулся, чтобы разглядеть дурака, но от этого движения в шее будто лопнула жила, в глаза хлестнуло горячим.
Яра вырвалась из чьих-то рук, выбежала на поле битвы. Ее лиловые глаза лишь на миг остановились на залитом кровью лице Томаса — она раньше него поняла, что это кровь из разбитого носа Михаила, —тут же бросилась к Михаилу.
Он лежал, как сброшенная с небес скала. Яра с трудом повернула его лицом вверх. Руки его бесцельно шарили по земле, загребали пыль, а губы что-то шептали.
Она резко повернулась к Томасу. Лиловые глаза метнули молнию.
— Сэр Томас! Как ты... как ты мог так гадко поступить?
Томас отклеился от стены. Его поддерживали, все еще похлопывали по спине, плечам. Со всех сторон он видел улыбающиеся лица. Похоже, где-то сумел переломить симпатии на свою сторону.
Томас кивнул на склонившуюся над распростертым бойцом Яру.
— Почему она...
— Русская женщина, — ответил ему кто-то таким тоном, словно этим было все сказано.
— И что?
— Всегда на стороне поверженного.
Михаила увели, поддерживая под руки. Отрок подал Томасу оседланного коня. Томас огляделся, чувствуя, что оставляет здесь часть себя. Может быть, лучшую часть.
— Подержи коня чуток. Я наброшу на себя доспехи.
Мальчишка смотрел на рыцаря исподлобья. Глаза были серьезными:
— А сможешь сам? Такие надо застегивать сзади.
— Ну, если ты знаешь, как это делается...
— Подумаешь! Рыцари есть и у нас.
Он бросил поводья на крюк коновязи. В комнате, где Томас оставил оружие, мальчишка восторженными глазами смотрел на длинный меч.
— Ух ты! Такой громадный! Это твой?
Томас схватил меч, повертел одной рукой, с неожиданной яростью рубанул по толстому столбу. Лезвие вошло наискось и рассекло столб, как тонкий прутик. Верхняя половинка соскользнула с нижней, упала с таким грохотом, что затряслись стены, а стол и ложе подпрыгнули.
— Ого! — вскрикнул мальчишка. — Такого еще никто не делал!
— Никто?
— Никто! — поклялся мальчишка, добавил после минутного колебания: — Даже наш князь!
Боль в разбитом лице Томаса ослабла, но осталась в груди, словно могучие кулаки Михаила раздробили ему грудь и ранили сердце. Он напялил доспехи, поворачивался, пока мальчишка, упираясь ногой, затягивал ремни, стягивал стальные пластины.
— Пора.
Когда вышел на крыльцо, возле коновязи рядом с его жеребцом стояло еще трое коней. На одном сидела Яра.
Они уже выехали за ворота, а Яра все еще убеждала:
— Не будь меня с тобой, разве мой дядя бросился бы нам на помощь? И привез бы тебе вдогонку потерянную чашу? Калика вообще хотел, если вдруг погибнет, чтобы я пошла с тобой до Британии! Одному не дойти. Одному вообще не выжить, когда столько врагов...
Томас молчал, чувствовал, будто его привязали за ноги к диким коням и погнали их в разные стороны. Ее доводы нелепы, хотя какая-то правда, надо признаться, есть, да и пользы от ее лука тоже, но он ни за какие сокровища не взял бы женщину в столь трудное путешествие... хотя тут осталось разве что переплыть морской пролив да вручить чашу первым же встреченным священникам... если бы это была женщина. Но и ее, красивую и отважную, самоотверженную и — надо же такое несчастье! — умную, не взял бы, благородством друзей нехорошо пользоваться, если бы не железная рука, сжимавшая его сердце с момента приезда в оставленный за спиной град.
Он уже думал, что колдовство убьет его, едва выедет за ворота, уже и так было горько и гадко, что жить не хотелось, но едва увидел ее в седле, солнце засияло и сожгло тучи, птицы запели, а сердце, освободившись от тяжести, начало скакать, как ополоумевший заяц.
Он и сейчас с величайшим трудом давил ликование, сдерживался, чтобы не вскочить с ногами на седло и заорать что-нибудь восторженно-глупое. Они снова едут за солнцем, ну пусть не совсем, они же едут на северо-запад, но все равно к солнцу, счастью. А что ему еще нужно помимо этой бесконечной дороги, синего неба и степи, которую он видит на кончиках ушей своего гостей, затем Томас видел фигуру в волчьей шкуре во дворе у жаровен,
Дорога вывела к небольшой речушке, маленькой и невзрачной, но с берегами, способными выдержать удары океанских волн. Возможно, реки мельчают и покрываются тиной, как и люди, подумал Томас.
Кони неспешно двигались по высокому берегу, воздух был по-осеннему холоден, чист и свеж. Томас сдерживал радостную дрожь во всем теле: чувствовалась близость большой воды. Река впадает в море, за которым зеленеют холмы Британии!
Яра сказала негромко, с печалью в голосе:
— Везде кровь и разор...
Навстречу по дороге двигался, по-стариковски опираясь на палку, белоголовый мальчонка в драных заплатанных портках, ветхих настолько, что сквозь них видно было серую от холода грязную кожу, босой, с нищенской сумой через плечо. Он был худ настолько, что кости торчали даже сквозь ветхую одежонку. Босые ступни были красными от холода, в цыпках.
Томас наклонился, всматриваясь внимательно. В мальчишке было что-то тревожное. Бредет неспешно, глазеет по сторонам. Такому не очень-то доверят отлучиться от своего двора, разве что гусей пасти, а здесь ближайшая весь далековато...
— Ты кто такой отважный, — спросил он ласковым голосом, чтобы не напугать своим устрашающим видом, — что не боишься уходить так далеко? Здесь дикие звери, здесь страшные рыбы, а птицы так вовсе с клювами и крыльями!
Мальчишка поднял на рыцаря серьезные глаза.
— А я боюсь.
— Боишься? — Томас оглянулся на Яру. — Тогда ты очень смелый. Только герои, преодолевая страх, умеют совершать подвиги.
Яра смотрела на мальчишку с любовью и жалостью. Томас успел подумать, что она, должно быть, очень любит детей. А так как с виду вон какая
здоровая и краснощекая, то нарожает их, как крольчиха, не меньше дюжины, будет вылизывать, как корова и защищать, как волчица.
— Нет, — ответил мальчишка чистым голосом, — я очень несмелый. Но мне было велено.
