Начальник охраны каравана бросился наперерез страшному врагу. Шраддха громко смеялся. Капли пота текли по его лицу, находя себе удобный путь в первых морщинах: не от горя появились эти морщины, от частого смеха. Звон скрестившегося оружия пел в его ушах.
А начальник каравана был немолод, он устал от долгой битвы, движения его замедлились, и следующий выпад противника он отбить уже не сумел. Выдергивая клинок из мягкого живота, Шраддха даже не поморщился от вони, лишь обтер клинок о штаны и метнулся к белой повозке.
Даже во тьме он различал это светлое пятно, к которому неудержимо рвался он в горячке боя. На миг Шраддха помедлил, выжидая, и тут, словно желая угодить ему, правой руке великого раджи, небеса вновь разверзлись и исторгли из глубин великой тьмы ослепительную вспышку. В ее царственном свете явилось пронзенное лучами белое полотно и темный, гибкий силуэт женщины, скрывающейся за тканью шатра. Завизжав и выпучив глаза, Шраддха метнулся вперед, точно змея, и яростным ударом меча перерубил шатер и вместе с шатром — тонкое женское тело. Взметнулись в воздух обрывки белой ткани, вслед за ними взлетели яркие алые брызги, и, соединяясь в непревзойденном совершенстве — алого на белом, опали вместе на телегу.
Тяжело дыша, Шраддха разворошил саблей разоренный шатер. Выпала из телеги, свилась бессильной змеиной шкурой длинная черная коса. Вслед за косой разогнулась белая рука с выкрашенной ладонью, блеснули кольца и запястья: еле слышный звон — странно, что он был различим сквозь грохот битвы, крики умирающих, сквозь важный раскат уходящей грозы…
Шраддха вернулся к начальнику охраны каравана. Тот еще дышал, и с каждым выдохом лицо его становилось все спокойней, как будто с неба к нему приходили, один за другим, ответы на все невысказанные за жизнь вопросы.
Шраддха наклонился над ним. Умирающий едва заметно поморщился: враг заслонил для него небо, и переносить такое оказалось тяжело.
Начальник охраны медленно перекатил голову в сторону и стал глядеть мимо виска нависшего над ним врага. Шраддха схватил его за горло. Плеснула под сапогами кровь, вытекшая из раны.
— Где ребенок? — хрипло спросил Шраддха.
На него не мигая глядели блестящие глаза раненого.
— Где ребенок? — повторил Шраддха, сильнее сдвигая пальцы на горле поверженного.
Умирающий молчал, лишь шевельнул рукой. Шраддха ослабил хватку, наклонился еще ниже.
— Где?
Немеющими губами начальник охраны прошептал:
— Не было… не было ребенка…
Он вновь увидел над собою звезды и затих.
С беззвучным проклятием Шраддха оттолкнул от себя умершего воина. Неужели все оказалось бесполезным? Неужели он, Шраддха, напрасно осквернил себя убийством женщины? Но как же пророчество? Как же видение, которое показывал им с помощью духов жрец Санкара? О Санкаре говорят, что сами боги водят с ним дружбу и не гнушаются его обществом.
Шраддхе вспомнилось и другое. Боги частенько смеются над смертными. А богиня Кали — одна из самых жестоких, и шутки у нее могут оказаться весьма жестокими. Бессмысленная резня, страшная смерть женщины… Ради чего все это было?
Шраддха огляделся по сторонам. Несколько воинов из каравана исчезало в горле ущелья. Их не преследовали. У каждой битвы есть свои избранники, один или несколько, — те, кто уцелел посреди самой жуткой бойни.
И еще одну вещь приметил наблюдательный Шраддха, едва только оторвался от своих горестных раздумий. Кажется, до сих пор никто из его соратников этого не понял.
Киммериец Конан исчез.
И вместе с ним исчез тот сундук с приданым невесты, что везли в караване, дабы поднести в дар владыке Патампура…
* * *
Патампур открылся путнику в разгар дня. Рассвет Шлока встретил на плоскогорье, откуда открывался вид на зеленое море джунглей. Погони за беглецом не было: караван надолго задержал Шраддху. Военачальник великого раджи Аурангзеба постарается не уйти без добычи. Ему необходимо представить своему господину доказательство того, что ребенок мертв. Поэтому Шраддха будет искать маленькое тело до тех пор, пока не убедится в том, что его обманули. Шраддха будет ждать света.
Таким образом Шлока выиграл несколько часов — спасительных для него. Когда Шраддха окончательно убедится в том, что младенца нет, будет поздно высылать погоню и разыскивать беглеца.
Солнце встало, и ребенок проснулся. Он не стал плакать, лишь широко раскрыл темные глаза и уставился на Шлоку.
— Я забрал тебя у матери, я отобрал тебя у смерти, — прошептал Шлока. — Осталось лишь выпросить тебя у твоего отца…
Он прижал ребенка к груди так, чтобы тот видел солнце, и двинулся дальше.
Крепость сверкала при ярком свете. Ворота ее стояли открытыми, стража виднелась у входа и в башнях над воротами. А перед самой крепостью лепилось множество глинобитных строений, и там кипела, выплеснувшись из тесных хижин наружу, обычная жизнь.
Зрелище это ласкало глаз. После ночной битвы, после молний и громов, после предсмертных криков, разносившихся по всему ущелью и многократно умноженных эхом, радостные вопли играющих детей, женская болтовня, негодующие возгласы торговцев и покупателей — все это звучало музыкой в ушах Шлоки.
Медленно проехал он между людей, ноздри его расширились, когда он втянул мирный запах очажного дыма… И везде человеческие лица — спокойные, ничем не искаженные, как будто не знающие тревог. Везде дружелюбные взгляды, а вон та девочка, кажется, показала на него пальцем и прыснула: воин без оружия, с каким-то свертком в руках — должно быть, очень малышке стало смешно…
Шлока закрыл глаза, чтобы слабость не одолела его. Предстоял еще один разговор — с раджой Авениром. Разговор тяжелый. Авенир наверняка уже знает о случившемся — дурные вести летят на таких крыльях, что Обгоняют даже самых стремительных гонцов.
Широкие ворота Патампура поглотили путника и выплюнули его по другую сторону стены, всунули в тесную улочку. На каменных стенах висели ковры; какой-то парень, забравшись на лесенку, возил щеткой по роскошному ворсу, вычищая грязь и пыль. Чуть дальше начинались лавчонки с выставленными на улицу прилавками. Не глядя на торговцев, не слушая их голоса — при приближении льстивые и зазывающие, при удалении же — гневные и проклинающие, Шлока неспешно двигался по улице.
Навстречу ему топал смуглый юнец, за ним — ослик. На спине обманчиво-кроткого животного крепился сильно накрененный и чудом не падающий лоток со всякой снедью. Шлока едва разминулся с ним. Лоток накренился еще сильнее, одна лепешка упала на землю и была тотчас съедена ослом. Юнец завопил, вцепился в морду своего животного в попытке раскрыть его пасть, но осел не разжимал зубов, а лепешка стремительно втягивалась внутрь. Чудная картина! Был бы мальчик, спавший на руках у Шлоки, постарше — он бы рассмеялся; но младенец мирно сопел и ничего не видел.
