я всегда имел при себе кресало и кремень для разведения костров. Сейчас у меня с собой ничего подобного не оказалось. Обшарив и память, и карманы в поисках хоть какого-нибудь источника света, я не придумал ничего лучшего, как воспользоваться пистолетом. Вынув оружие из кобуры, я набрал в грудь побольше воздуха, чтоб криком предостеречь тех, кто мог угодить под выстрел, и только тут додумался позвать на помощь.
Ответа на зов не последовало. Чьих-либо шагов я, как ни прислушивался, не расслышал тоже. Убедившись, что пистолет по-прежнему переключен на самую малую мощность, я твердо решил стрелять.
Выстрелю одиночным. Не увижу фиолетовой вспышки – значит, я вправду потерял зрение. А если так, не расстаться ли заодно и с жизнью, пока необходимое для сего отчаяние не утратило силу? Или прежде проверить, чем мне сумеют помочь на борту корабля? (Правда, пусть даже сам я – то есть мы – и предпочтем гибель, права расстаться с жизнью у нас попросту нет. Кроме нас, Урд надеяться не на кого.)
Коснувшись свободной левой рукой стены, чтоб без ошибки направить ствол вдоль коридора, я поднял пистолет вровень с плечом, подобно стрелку, целящемуся вдаль.
Вдруг впереди замерцал огонек величиной с булавочную головку: точно таким же алым огоньком сияет Верданди сквозь пелену облаков. Это зрелище оказалось столь неожиданным, что я почти не почувствовал, как вспоротый когтем палец вдавил в рукоять спусковой крючок.
Луч выстрела рассек мрак надвое. Фиолетовая вспышка выхватила из темноты тело стюарда, полуоткрытую дверь моей каюты и смутный силуэт человека, скорчившегося от боли. В руке незнакомца блеснула сталь.
Мгновение – и все вокруг вновь окуталось мраком, однако я убедился, что не ослеп. Как мне ни худо, как ни ломит каждую косточку (казалось, меня, подхваченного смерчем, швырнуло о каменный столб), я вижу! Вижу!
Итак, со зрением все в порядке, просто на корабле отчего-то темно, будто ночью.
Невдалеке снова раздался стон – человеческий, однако этот голос принадлежал не мне. Выходит, в коридоре, кроме меня, все-таки есть еще кто-то, и этот кто-то намеревался лишить меня жизни: предмет, блеснувший в его руках, не мог оказаться ничем иным, кроме клинка некоего оружия. На малой мощности луч пистолета опалил его, как некогда ослабленные до предела лучи пистолетов иеродул опалили Бальдандерса. Разумеется, оказаться здесь, в коридоре, Бальдандерс не мог, однако противник мой тоже, подобно гиганту Бальдандерсу, остался жив… и, возможно, явился по мою душу не в одиночестве. Пригнувшись к полу, я ощупью отыскал мертвое тело стюарда, перебрался через него, словно увечный паук, все так же на ощупь добрался до двери в собственную каюту и заперся изнутри.
Лампа, при свете коей я переписывал рукопись, не горела, как и светильники в коридоре, однако стоило мне нащупать в темноте секретер, под руку подвернулась палочка воска. Тут-то я и вспомнил о золотой свече, на которой растапливал воск, – о свече, зажигавшейся от нажатия кнопки. Хранилось сие хитроумное устройство в одном отделении с воском, в специальном гнезде, однако на прежнем месте его не оказалось. Вскоре я обнаружил его среди прочего хлама на откидной доске для письма.
От первого же прикосновения к кнопке свеча вспыхнула ярким желтым огнем, осветив разгромленную каюту. Вся моя одежда, разбросанная по полу, оказалась распорота, разодрана по швам. Чей-то острый клинок от края до края взрезал матрас. Среди клочьев одежды в беспорядке валялись перевернутые, опорожненные ящики секретера и книги, и даже сумки, в которых мои пожитки доставили на борт, были располосованы в лоскуты.
Поначалу я было счел все это обычным вандализмом, учиненным кем-либо из моих ненавистников (а на Урд таковых имелось немало), не заставшим меня во сне и таким образом выплеснувшим накопленную ярость. Однако недолгие размышления привели меня к иному выводу: разгром в каюте казался слишком уж обстоятельным. Почти сразу же после того, как я покинул апартаменты, в каюту кто-то проник. Несомненно, иеродулы – ведь их время течет вспять, навстречу привычному для нас току времени – предвидели его появление и послали за мной стюарда, главным образом, ради того, чтоб я не столкнулся со злоумышленником нос к носу. Обнаружив мое отсутствие, неизвестный злоумышленник принялся обыскивать каюту, причем искал нечто совсем небольшое – то, что легко спрятать хоть в воротнике рубашки.
За чем бы он ни явился, сокровище у меня имелось всего одно – врученное мастером Мальрубием письмо, удостоверяющее, что я законный Автарх всея Урд. Грабежа я не ожидал, а посему прятать его даже не думал – попросту сунул в ящик секретера среди прочих бумаг, прихваченных с Урд, и, разумеется, письмо оттуда исчезло.
Выходя из моих апартаментов, грабитель столкнулся со стюардом, а тот, должно быть, заподозрил неладное и остановил его. Этого так оставлять было нельзя, поскольку стюард смог бы после описать мне грабителя. Грабитель обнажил оружие, стюард, защищаясь, выхватил складной нож, но, увы, не успел его даже раскрыть. Я, разговаривая с иеродулами, услышал его крик, однако выбежать за порог – и столкнуться с грабителем – мне помешал Оссипаго. Здесь все было предельно ясно.
А вот далее следовало самое странное во всем этом происшествии. Обнаружив тело стюарда, я попытался оживить его, воспользовавшись вместо настоящего Когтя Миротворца шипом с кустов на берегу Океана. Из этой затеи ничего не вышло, однако все прежние попытки воззвать к неведомой силе, которой я повелевал, обладая подлинным Когтем, тоже завершились ничем. (Первой такой попыткой, кажется, было прикосновение к даме, заключенной в наших подземных темницах, любительнице обставлять комнату мебелью из похищенных детей).
Все эти неудачи, однако ж, не повлекли за собой никаких катаклизмов, подобно словам не из числа слов власти: слово произнесено, а двери просто не отворяются, и делу конец. То же самое выходило и с моими стараниями: прикосновения попросту не приводили ни к исцелению, ни к ресусцитации.
На этот же раз дело обернулось совсем по-другому. Оглушило меня так, что дурнота и слабость не отпускали до сих пор, а я даже не догадывался, что, собственно, произошло… но это, как сие ни противоречиво, вселяло надежду. По крайней мере, произошло хоть что-то, пусть даже едва не стоившее мне жизни.
Что б ни случилось, в результате я лишился чувств, а вокруг стало темно, хоть глаз выколи. Осмелевший грабитель вернулся. Вернулся и, услышав мой крик о помощи (на каковой любая благонамеренная особа откликнулась бы непременно), рассудил, что со мною самое время покончить.
Все эти мысли промелькнули в голове куда быстрее, чем я их описываю. Набирающий
