Затем Гвидо встал, отряхнул руки.
— Я бы хотел поговорить с гостями, — мрачно сказал он. — Надеюсь, ты поможешь мне?
Бенине сморщился. Все хотят, чтоб он помог. Сначала Сервус, теперь малыш Гвидо… Впрочем, Сервусу он так и не успел помочь…
— Что я должен делать? — буркнул он, и не думая скрывать недовольство.
— Ничего особенного. Но если гость не захочет мне отвечать, ты его уговоришь.
— Что ж…
Оставив Ламберта наедине с холодеющим телом Сервуса Нарота, философ и Гвидо пошли вниз.
* * *
Казалось, это молчание сейчас взорвется, как вулкан. Хмурые лица, опущенные долу глаза, раздражающее шарканье ног под столом. Каждый (кроме самого убийцы, конечно) подозревал в преступлении сидящего рядом или напротив, все равно. Каждый думал, что и собственная его участь могла оказаться таковой: поди знай, что за сущность скрывается за приятной внешностью и обходительными манерами. Разве можно даже мысль, даже полмысли допустить, что в их прелестную тесную компанию коллекционеров затесался монстр, отродье злобного Нергала, для коего чужая жизнь не стоит и медной монеты? Вернее, стоит — камня Богини Судеб. Да, сие неоценимое сокровище, предмет вожделения не только знатоков, но и любого разумного человека, но убить ради обладания им? И не просто прохожего, а друга, приятеля, в глаза которого не раз смотрел, вместе с которым не раз смеялся, в конце концов, в доме которого считался гостем? Примерно такие размышления занимали сейчас этих людей, волею случая оказавшихся замешанными в страшном деле.
Гвидо, у нижней ступеньки обогнавший философа, быстрым шагом подошел к столу и уселся между Пеппо и Леонардасом. Бенине занял место против него, между толстяком Теренцо и Маршаллом.
— Прошу простить меня, друзья мои, — без обиняков начал младший из Деметриосов. — Я хочу задать вам всем по несколько вопросов. Если вы предпочтете любезность замкнутости и настороженности, вы ответите мне скоро и честно, что будет означать только одно: совесть ваша ничем не запятнана.
Столь витиеватой речи от малыша Гвидо никто не ожидал. Машинально кивнув ему, гости перевели взоры на философа, ожидая от него подтверждений сказанному.
— Да, — кивнул Бенине. — Пусть Гвидо Деметриос спрашивает, а мы будем отвечать.
— А кто наделил его такими полномочиями? — вдруг визгливо вопросил Заир Шах. — Кто? Уж не сам ли достопочтенный Сервус? Ха!
— Стыдно, — укорил его Маршалл. — Стыдно тебе, старик. Как неучтиво поминаешь ты о погибшем, да к тому же хозяине этого славного дома! Пусть юноша спрашивает, потерпим.
Юноша, коему недавно исполнилось уж двадцать восемь лет, благодарно посмотрел на шемита.
— Тем не менее я отвечу, — сказал он, улыбаясь. — Ты философ? — неожиданно обратился он к Бенине.
— Да, — удивленно сказал тот.
— А ты, Маршалл, купец?
— Купец, верно.
— Ты, Заир Шах, астролог?
— Ну, астролог, и что с того?
— А ты, Теренцо?
— Он знатного аквилонского рода, — ответила за все еще молчащего супруга Лавиния. — Его дед был конюшим самого короля.
— Понятно. Так вот…
— А я — поэт, — встрял забытый Леонард ас.
— Прекрасно. Так вот. А я — дознаватель. Правда, на службе я не состою, а занимаюсь делом сим сам по себе. Но, смею сказать, мои способности были неоднократно замечены, и однажды меня даже вызывали во дворец нобиля в Бельверусе! Там пропало золотое… А впрочем, это неважно. Думаю, теперь я могу спрашивать?
— Да можешь, можешь, — важно махнул костлявой рукой Леонард ас. — Я слушаю.
Поскольку офирец сам назначил себя первым номером, Гвидо с него и начал.
— Скажи, любезнейший, что ты делал прошлым вечером после трапезы?
— Спать пошел, как и все.
— Ты лег сразу?
— Ну.
— Ты ничего не слыхал ночью?
— Ни звука.
— Ладно, теперь ты, — он повернул голову к Заир Шаху, не обращая внимания на тут же надувшегося Леонардаса, который намеревался всю беседу посвятить своей персоне. — И тебе такой вопрос: что ты делал после вечерней трапезы?
— Тоже пошел спать, — фыркая, сообщил старик. — И ночью я ничего не слыхал. Слава Эрлику и пророку его Тариму, а также светлому Ормазду и гораздо менее светлому, я бы даже сказал, совсем темному Хануману, сплю я крепко и без сновидений. Был как-то случай, когда я вдруг проснулся, но, помнится, лет этак пять назад…
— Я понял, — торопливо перебил болтливого Заир Шаха Гвидо и обратился к Маршаллу. — А ты? Что ты делал прошлым вечером?
— Увы, ничем не могу тебе помочь. Я тоже пошел спать и тоже совершенно ничего не слышал.
— И я, — вставил Пеппо, не дожидаясь вопроса.
— И мы, — тихо молвила прекрасная Лавиния, скользнув равнодушным взглядом по кошачьей мордочке дознавателя.
Кстати, решил Гвидо, надо присмотреться к ней повнимательней. Не так проста девица, как кажется. Во всей ее хрупкости, во всем изяществе фигуры и лепки лица есть что-то еще — какая-то сила, что ли. Пока он не мог разобрать, но надеялся впоследствии.
— Перейдем к другому вопросу. Скажи мне…
— Я! — бухнул Леонардас, видя, что дознаватель собирается обратиться к Маршаллу, как самому спокойному и рассудительному.
— Пусть ты, — согласился Гвидо. — Скажи, когда ты говорил с нашим любезным хозяином в последний раз?
— Да тогда же, на трапезе. Ты не присутствовал, но знаешь, наверное, что он рассказывал о Богине Судеб. Я поспорил с ним по поводу места рождения этого лала…
— Какого лала?
— Ну, украденного камня. Он называется Л ал — то есть рубин.
— Камень Богини Судеб и есть тот Лал, о котором ты толкуешь?
— О, Митра! — разозлился офирец. — Конечно! Не изумруд же!
— А после трапезы?
— А после трапезы я его не видал — Сервуса то есть.
— А голос его слышал?
— Нет, не слышал.
— А ты, Маршалл?
— И я. — Шемит пожал плечами. — И вообще я с ним говорил только в хранилище, а за вечерней трапезой и словом не обмолвился. Не очень-то мне было интересно слушать сказки про Богиню Судеб — я и сам о ней все знаю, поэтому я молча доел лебединую гузку да ушел спать.
— Заир Шах?
— О чем мне с ним разговаривать?
— Ну, не знаю, о чем. Мало ли… Так говорил или нет?
— Нет! — выплюнул старый пень, злобно ощерившись.
— А ты, Теренцо?
Толстяк покачал головой, хотя и так было ясно, что он разговаривать ни с кем не мог: только нынешним днем завершался его обет молчания.
— Почему ты не задаешь вопросов Бенино Брассу? — Лавиния улыбнулась, смягчая смысл вопроса.
