Тави поднял свой меч, призывая к нему жар и больше света. Он не мог пошевелиться.
Его трясло, он был слишком слаб.
Он знал, что сейчас он был близок к смерти, как никогда ранее, хотя его способности заклинателя держали его на ногах.
— Твой дед, — произнесла Королева, — умер так же. Сопротивляясь до последнего, с мечом в руке.
Тави показал свои зубы и ответил:
— Эта позиция не для боя, это сигнал.
Королева чуть склонила голову, ее глаза сузились, и стальной болт балисты ударил ее в область ребер, чуть ниже левой руки.
Он не пробил ее бледную, казалось бы, мягкую кожу, но сила удара опрокинула ее, сбив с ног.
Через мгновение она снова была на ногах.
В тридцати ярдах от них, почти невидимый в темноте и тумане, Фиделиас опустил балисту — а затем вскинул другое такое же оружие, уже заряженное, подняв его со спины на плечо, готовый стрелять, и выкрикнул:
— Вперёд!
Раздался вой тридцати сильных воздушных потоков, поднятых проносящимися мимо Фиделиаса Рыцарями Мальками, некоторые из которых пролетели лишь в нескольких дюймах над его головой.
Сплошная стена ветра, которую они гнали перед собой, ударила Королеву Ворда, отнеся её назад и в сторону от Тави, словно лист, гонимый бурей.
На секунду она задержала взгляд на Рыцарях, не выражая ни восторга, ни страха, и по-прежнему улыбаясь.
Затем она вновь разразилась резким, издевательским смехом и метнулась в сторону, в направлении на северо-восток.
Она взмыла в воздух, подхваченная собственным воздушным потоком, разорвавшим каждую палатку в пятидесяти метрах внизу, скрылась за завесой и унеслась, сопровождаемая рёвом, напоминающим ураган.
Фиделиас следил за её полётом, целясь из второй балесты, но стрелять не стал.
Он побежал к Тави сразу после того, как Рыцари Мальки бросились в погоню — но и они вскоре остановились и расположились в защитном построении над лагерем.
Тави сполз на землю с облегчением. Если бы Рыцари последовали за Королевой, она бы разорвала их в клочья.
— Ваше Высочество, — выдохнул Фиделиас, как только добрался до Тави. Отложив оружие канимов, он стал осматривать ранение Тави. — О, кровавые вороны, парень.
— Китаи, — прохрипел Тави. — Крассус. Они сзади меня. Доротея и Максимус под палаткой. Фосс мертв. Я не смог её остановить.
— Кровавые вороны, не дергайтесь, — рыкнул Фиделиас, — Не двигайтесь, сэр, вы истекаете кровью.
— Яд, — пробормотал Тави, — Яд. Проверьте, где именно она шла. Думаю, мимо резервуаров с водой. Она могла бросить что-то туда.
— Успокойтесь, — прорычал Фиделиас, — О, великие фурии.
Тави ощутил, как фурии металла ускользают от него.
Секундой позже боль ворвалась в его тело, как бешеный гаргант.
А потом он уже не чувствовал ничего.
По правде говоря, Амара чувствовала себя неловко, находясь в старой комнате Бернарда в Бернагольде-Исанагольде-Фредерикгольде, но Элдер Фредерик настоял на том, чтобы Граф и Графиня Кальдерон заняли именно ее.
Она видела эту комнату только один раз, когда Бернард дал ей пару туфель, принадлежащих его покойной жене, после чего завертелись события, приведшие ко Второй Кальдеронской.
Ее муж провел значительную часть своей жизни в этой комнате.
Было сложно не чувствовать себя здесь неловко.
Это напомнило ей, что они не разделили вместе многие аспекты его жизни. Когда она вошла в жизнь мужа, он оставался здесь не слишком долго.
Она медленно прошлась по комнате. Здесь было достаточно просторно для небольшой семьи, но комната была далеко не такой большой, как та, которую они занимали в Гаррисоне.
Она попыталась представить, как камин освещает комнату в тихий зимний вечер, дети спят на маленьких матрасах перед ним, их розовые щечки…
Амара откинула эту мысль.
Она никогда не родит ему детей, неважно, сколько она будет фантазировать на этот счет.
В любом случае, все это было смешно.
Она должна была сосредоточиться на более важных вещах.
Ворд отступил, и в ближайшие часы не покажется, но не стоит рассчитывать на его долгое отсутствие.
Эвакуация восточных окраин долины, всех кто жил за пределами последнего рубежа, не была завершена.
И ворд не будет долго ждать — вот почему она пошла в комнату, где можно отдохнуть до прибытия сил врага. Она не спала уже несколько дней.
Аманда вздохнула и сбросила свой бронированный плащ.
Если бы Фредерик-старший, нынешний Стедгольдер, не был главным мастером по гаргантам стедгольда.
Огромные звери были крайне полезны в стедгольде, но они воняли — не то чтобы неприятно, но очень сильно.
Их запах был везде. Это не было каким-то дополнением к декору, которое можно легко игнорировать.
Ну, если вы не работаете с гаргантами каждый день, — подумалось ей.
С другой стороны, Амара была вымотана.
Она скинула оружие и броню рядом с большой простой кроватью и со стоном завалилась на нее.
О, фурии, настоящий матрац!
Она не спала ни на чем, кроме походного одеяла или вообще только холодной земли, со времен начала боевых действий.
Но, несмотря на это, она не могла справиться с чувством дискомфорта. Более того, оно переросло в сильное беспокойство.
Амара села, подтянула ногу в ботинке к кровати и наклонилась расшнуровать его.
Она ухватилась за рукоять кинжала, спрятанного внутри, призвала Цирруса, чтобы ускорить движение руки, и метнула нож в пустое место рядом с камином не дальше шести футов от неё.
Кинжал с шипящим гудением промелькнул в воздухе, и сталь встретила сталь вместе с пронзительным звоном и снопом зеленых искр.
Амара стремительно рванулась с кровати, не посмотрев на результат своего броска.
По пути она схватила свой ремень с оружием, вытащила оттуда гладиус и оставила пояс свободно болтаться в левой руке, все ещё продолжавшей болеть.
Металлические ножны болтались на конце ремня возле тяжелой пряжки, сделав его лучшим возможным оружием из тех, которые она смогла бы найти в этой комнате.
Она оценивала расстояние от кровати до двери.
— Не суетись, — спокойно произнес женский голос. — Тебе туда не добраться. И я не могу позволить тебе сбежать.
Воздушная завеса пропала, обнаруживая говорящего.
Амаре понадобилось несколько мгновений, чтобы узнать Инвидию Аквитейн, но она смогла узнать ее только по хитиновой броне и существу у нее на груди.
Длинные тёмные волосы женщины пропали.
Большая часть её белоснежной кожи была испещрена красными рубцами от ожогов.
Уголок одного глаза был опущен вместе со шрамом, но, кроме этого, глаза оставались прежними; а от её невозмутимого, безжалостного взгляда пробирала дрожь.
