– Гордости и чванства девы не знают – Луноликая матерь карает таких. Лжи, обжорства, жадности не знают – Луноликая карает таких. Как все дала, отобрать в любой миг может. Дверь в свой чертог отворив, выгнать в любой момент может.
Мурашки побежали у меня по спине. С детства питая любовь к этим девам, всегда с трепетом я за ними следила, но только в тот миг поняла, отчего они держались вдали от людей, лишнего слова не говорили, себя в строгости и почти нищете держали, хотя могли бы иметь все, как мой отец и главы родов. Представилось мне тогда, что, всегда Луноликой длань на себе ощущая, они боялись ее и слабости в себе подавляли. Представилось мне, что Луноликая, прогневавшись, в любой момент может ударить такую деву чеканом с неба.
И другие, верно, о том же думали, потому что Ак-Дирьи спросила:
– Как карает? Смертью?
Камка тяжело взглянула на нее и не сразу ответила:
– Смерти не боится Луноликой матери дева. Своего дара лишает Госпожа ту, что нарушит обет. Бесстрашной дева была – последней трусихой разом станет. Не знала поражения – дитя ее победит. Потерявшая дар быстро смерть найдет, но жизнь такая страшнее смерти.
Меня била лихорадка – так ясно представила себе эту кару.
– Сейчас вы вправе решать, принять ли вам этот дар, – сказала Камка. – Вы знаете, что вас ждет. Выбор духов – не приказ, а указание. Если же сердце чует, что не выдержать такой жизни, что быть матерью и женой милее, можете сказать и уйти. Сейчас стать простым человеком можете. Стать простым человеком, преступив обет, не сможете никогда: хуже худшего это, девы. Решайте.
Мы молчали, не поднимая глаз. Я пыталась заглянуть поглубже в себя: справлюсь ли? Но увидела только: другой жизни не может быть у меня. В чем же сомневаться? И первой подняла глаза:
– Я готова.
И все девы ответили так же. Радостно стало мне, будто скинула тяжкую ношу, но Камка по-прежнему строго сказала, будто не верила нам:
– Это лишь первый шаг. Еще будет возможность остановиться на пути.
Потом достала из куля, на котором сидела, кожаный сверток, развернула и подала каждой из нас тонкий пояс с серебряной пряжкой с головой барса, пожирающей голову барана. Это был пояс Луноликой. С гордостью мы препоясались – будто стали такие же, как они. Хотя как далеко еще нам было до них!
Как и прежде, наш день начинался с гула: «Дон-дон-донн». На склоне утеса была пещера, в которой мы поселились, и Камка при входе повесила свой медный блин. Звук наполнял гору и нас самих, выносил из сновидений. Но после жизни у озера дни на круче были как отдых. В пещере было тепло и сухо, даже снег, принесенный на ногах, таял. Спали, укрывшись войлоками и шкурами, и после холодных ночей у озера это было как дома. Утром Камка уходила на охоту или к лошадям. До ее возвращения мы могли делать, что хотели, даже просто смотреть на долину, залитую солнцем, слепящую снегом.
Стрельбой и борьбой мы не занимались, теперь Камка учила нас танцам. Это были еще не те прекрасные, в единое движение слитые танцы, что Луноликой матери девы танцуют на праздник весны. В полном оружии, в боевом облачении, конные и пешие танцуют они, а глаза их будто видят невидимые бои. Но не были это и те хороводы, похожие на качание трав или тихий ручей, какие наши женщины в станах водят, какие даже с чадом во чреве танцевать можно. Нет, наши танцы походили на охоту барса, на бег оленя, на плескание рыб в реке. Вспоминать разных зверей заставляла нас Камка и их движения повторять. «Сила зверей к вам так переходит», – говорила она.
Мы учились до изнеможения, а вместо отдыха заставляла нас Камка играть. Сшила из лоскутов кожи небольшой мяч, заполнила каменной крошкой и хвоей, и мы играли в охотника и зайцев: охотник убивал зайцев мячом. Или играли в оленей и волка, в следопытов – во все, что припомнить могли. Еле на ногах держались к сумеркам.
Но главные наши занятия были не днем, а вечером, когда поднималась луна. Тогда Камка спускалась на утес, разводила огонь и звала нас.
Этот утес мы прозвали лунным, потому что растущий месяц стоял, казалось, прямо напротив, и оттуда видна была вся долина и русло реки, и видно было, что имеет оно тоже форму месяца. Камка собирала нас вокруг костра. Мы ложились и позволяли свету луны заполнить наши тела.
– Пока луна прибывает, она вам силу может передать, – говорила Камка. – Как сосуды пустые, наполнит вас собой. Сила женская в гнезде копится, – говорила она и клала руку на низ живота под пупом. – Лежите и наблюдайте, как свет будет вас заполнять.
И мы лежали, смотрели в чистое холодное небо. Лунный свет заливал утес, а Камка медленно ударяла в бубен, и каждый удар отдавался в нас. «Бом. Бом. Боммм», – пел бубен, и волны света стекали сверху. Долго мы лежали, пока мороз не пробирал до костей, потом поднимались и прыгали вокруг костра – чтобы согреться, но и оттого, что переполняла радость.
Потом возвращались в пещеру. На утесе каждая из нас по велению Камки нашла плоский голыш размером с ладонь. Этот голыш – Камка его назвала оньго – мы должны были класть на живот, когда ложились спать, чтобы ощущать его прохладу и вспоминать лунный свет. Так засыпали, и сны, которые тогда снились, были ярки и удивительны. Зверей были полны они, коней и ветра. Снился мне и барс, будто следит за мною. Снился и дом, и всегда я сидела с отцом и братьями как равная, а не как женщина или дитя.
А потом в одном сне барс приблизился и остался рядом, на меня глядя не так, как смотрят звери. И я поняла, что это мой дух-ээ.
На следующую ночь было первое полнолуние на круче.
В тот день Камка разбудила нас рано. Голышом погнала на кручу. Сыпал мягкий снег, за ночь у лиственниц на склоне намело сугробы. Камка велела нам искупаться в снегу и не разрешала одеться, пока не нырнули с головой.
– Сегодня луна полноты достигает, – сказала она. – И вы испытать ее силу должны.
Накормила потом нас жирной похлебкой и без отдыха стала гонять по круче. Ни сесть, ни вздохнуть, ни у огня погреться. Как кони на перегоне взмокли. Как олени загнанные дышали, вывалив языки. Но Камка не отпускала, все новые задания выдумывала. А когда не могли мы уже ни подтянуться на руках, ни присесть, разрешила играть и сама взяла мяч, и мы бегали от нее по круче, как полоумные.
К полудню я думала, что не дожить мне до вечера. Тогда начала Камка учить нас танцевать. Бешеным, неистовым был ее танец. Как дух ярости она носилась: то к земле припав, кружилась, то, оттолкнувшись, взлетала вверх, вокруг себя крутилась и земли не касалась. Нас же ноги не держали, воздуха не хватало, сердца готовы были выскочить, в глазах стояли красные пятна. А Камка как из камня была. Не выдержав, мы упали наземь, во все глаза на нее глядя, дыхание не могли возвратить.
